Fa leszek, ha fának vagy virága.

Ha harmat vagy: én virág leszek.
Harmat leszek, ha te napsugár vagy...
Csak, hogy lényink egyesüljenek.

Ha, leányka, te vagy a mennyország:
Akkor én csillagá változom.
Ha, leányka, te vagy a pokol: (hogy
Egyesüljünk) én elkárhozom.

Petôfi Sándor
1845

[I'll be a tree, if you are its flower,
I'll be a flower, if you are the morning dew.
I'll be the morning dew, if you are the sunshine,
Only to stay together with you.

My baby, if you are the heaven,
I'll change myself to a star;
My baby, if you are the hell,
Just to be with you, damned I will die.]

Мохнатым шмелем

Жужжал над тобой,
О дивный мой лотос...
Восемь раз отразился коралл
В зеленой воде.

Рубоко Шо
ca. 1000 AD

- Elle était fort déshabillée

Et de grands arbres indiscrets
Aux vitres jetaient leur feuillée
Malinement, tout près, tout près.

Assise sur ma grande chaise,
Mi-nue, elle joignait les mains.
Sur le plancher frissonnaient d'aise
Ses petits pieds si fins, si fins.

- Je regardai, couleur de cire
Un petit rayon buissonnier
Papillonner dans son sourire
Et sur son sein, - mouche ou rosier.

- Je baisai ses fines chevilles.
Elle eut un doux rire brutal
Qui s'égrenait en claires trilles,
Un joli rire de cristal.

Les petits pieds sous la chemise
Se sauvèrent : "Veux-tu en finir !"
- La première audace permise,
Le rire feignait de punir !

- Pauvrets palpitants sous ma lèvre,
Je baisai doucement ses yeux :
- Elle jeta sa tête mièvre
En arrière : "Oh ! c'est encor mieux !...

Monsieur, j'ai deux mots à te dire..."
- Je lui jetai le reste au sein
Dans un baiser, qui la fit rire
D'un bon rire qui voulait bien...

- Elle était fort déshabillée
Et de grands arbres indiscrets
Aux vitres jetaient leur feuillée
Malinement, tout près, tout près.

Arthur Rimbaud
1870

Shake dreams from your hair

My pretty child, my sweet one.
Choose the day and choose the sign of your day
The day's divinity
First thing you see.

A vast radiant beach in a cool jeweled moon
Couples naked race down by its quiet side
And we laugh like soft, mad children
Smug in the woolly cotton brains on infancy.
<...>

Did you know freedom exists in a school book
Did you know madmen are running our prison
within a jail, within a gaol,
within a white free protestant maelstrom

We're perched headlong on the edge of boredom
We're reaching for death on the end of a candle
We're trying for something that's already found us

Wow, I'm sick of doubt
Live in the light of certain South
Cruel bindings
The servants have the power
dog-men & their mean women
pulling poor blankets over our sailors
I'm sick of dour
faces, staring at me from the T.V. tower:
I want roses in my garden bower;
dig?
Royal babies, rubies
must now replace aborted strangers in the mud.
These mutants, blood-meal
from the plant that's plowed
They are waiting to take us into
the severed garden

So you know how pale & wanton thrillful
comes death on a strange hour
unannounced, unplanned for
like a scaring over-friendly guest you've
brought to bed

Death makes angels of us all and gives us wings,
where we had shoulders,
smooth as raven's claws...

No more money, no more fancy dress
This other Kingdom seems by far the best
until its other jaw reveals incest
& loose obedience to a vegetable law

I will not go -
Prefer a Feast of Friends
To the Giant Family

Jim Morrison
from "The American Prayer"
1978

Oh come! oh teach me nature to subdue,

Renounce my love, my life, myself and you.
Fill my fond heart with God alone, for he
Alone can rival, can succeed to thee.

How happy is the blameless vestal's lot!
The world forgetting, by the world forgot.
Eternal sunshine of the spotless mind!
Each pray'r accepted, and each wish resign'd...

Alexander Pope
Eloisa to Abelard
1717

All summer long she touched me,

She gathered in my soul
From many a thorn, from many a thicket -
Her fingers like a weaver's, quick and cool.

And the light came from her body,
And the night went through her grace.
All summer long she touched me,
And I knew her, I knew her face to face.

And her dress was blue and silver,
And her words were few and small.
She is the vessel of the whole wide world -
Mistress, oh mistress of us all!

Dear Lady, Queen of Solitude,
I thank you with my heart
For keeping me so close to thee
While so many, oh so many stood apart.

Leonard Cohen
1979

Не отрекаются, любя.

Ведь жизнь кончается не завтра.
Я перестану ждать тебя,
а ты придешь совсем внезапно.
А ты придешь, когда темно,
когда в стекло ударит вьюга,
когда припомнишь, как давно
не согревали мы друг друга.
И так захочешь теплоты,
не полюбившейся когда-то,
что переждать не сможешь ты
трех человек у автомата.
И будет, как назло, ползти
трамвай, метро, не знаю, что там.
И вьюга заметет пути
на дальних подступах к воротам...
А в доме будет грусть и тишь,
хрип счетчика и шорох книжки,
когда ты в двери постучишь,
взбежав наверх без передышки.
За это можно все отдать,
и до того я в это верю,
что трудно мне тебя не ждать,
весь день не отходя от двери.

Вероника Тушнова

Вот опять окно,

Где опять не спят.
Может - пьют вино,
Может - так сидят.
Или просто - рук
Не разнимут двое.
В каждом доме, друг,
Есть окно такое.

Крик разлук и встреч -
Ты, окно в ночи!
Может - сотни свеч,
Может - три свечи...
Нет и нет уму
Моему - покоя.
И в моем дому
Завелось такое.

Помолись, дружок, за бессонный дом,
За окно с огнем!

Марина Цветаева
23 декабря 1916

То, что заставляет сердце сильнее биться...

Как взволновано твое сердце, когда случается:
Кормить воробьиных птенчиков.
Ехать в экипаже мимо играющих детей.
Лежать одной в покоях, где
курились чудесные благовония.
Заметить, что драгоценное зеркало
уже слегка потускнело.
Слышать, как некий вельможа,
остановив свой экипаж у твоих ворот,
велит слугам что-то спросить у тебя.
Помыв волосы и набелившись,
надеть платье, пропитанное ароматами.
Даже если никто тебя не видит,
чувствуешь себя счастливой.
Ночью, когда ждешь
своего возлюбленного,
каждый легкий звук
заставляет тебя вздрагивать:
шелест дождя или шорох ветра.

Сей-Сенагон
"Записки у изголовья"
ок. 1000 г.н.э.

Днесь я не Данта и Омира,

А Пугачёву и Земфиру
Цитирую в ночную тьму —
«Этот мир придуман не мною!»
«Ну пачиму-у-у-у?!»

Тимур Кибиров,
2002

квартира, здравствуй, моя квартира,

- ничего, что я фамильярно?
окошко во двор, с теплым сортиром
- не дворец, а приятно.
вот маяковский страдал о том, чтобы
воду горячую.
а я пою маленькую фельсобу,
фельсобу пою завалящую...
пошли мне, фея квартирная,
мечту мою мелкую, незначимую.
мещанскую, с какой-нибудь фальшивой картиною
фельсобу собачию.

Да. Потом мы перебрались в город. Здесь

вдвое жизнь дороже. Меньше хочешь есть,
больше спать. А в остальном – без изменений:
снег зимой, и осенью гудят ветра –
знаешь, звук такой особенный, осенний –
слышно здорово, особенно с утра.

Нет. Не мучился. И дальний переезд
Не пугал. Охота к перемене мест?
Вряд ли. Просто недостаток сантиментов,
пресловутый местный климат, холод рук,
или вот еще – отсутствие ферментов…
Не пытался разобраться. Недосуг.

Да. Не сразу, но сумел войти в контакт
с местным ритмом. В общем, научился в такт –
не сбиваюсь. Выучился без запинок
именам мостов, каналов, площадей,
осенью хожу, не замочив ботинок,
в феврале гриппую – все как у людей.

Нет. В театры не успел. В музее был –
мамонт, шкура волка, чучела кобыл –
нет, не в кайф. Но дети, дети как смотрели!
Им и кровь с конкретной примесью воды,
и отличия Кваренги от Растрелли,
и цветочки-корешочки, и плоды.

Да. Хороший садик, школа, институт.
Дети. Где и жить им, ежели не тут?
Не у нас же, средь полыни с лебедою,
Рядом с пыльным солнцем, на зеленом дне
Дворика, где дым листвою молодою
Пахнет, и где клены золотой ордою
Стрелы листьев шлют вдогонку мне.

Дмитрий Коломенский
2001

I haven't ever really found a place that I call home... :)

I never stick around quite long enough to make it.
I apologize that once again
I'm not in love.
But it's not as if I mind
That your heart ain't exactly breaking.

It's just a thought, only a thought -
But if my life is for rent
And I don't learn to buy,
Well I deserve nothing more than I get
'Cos nothing I have is truly mine.

I've always thought
That I would love to live by the sea,
To travel the world alone
And live more simply.
I have no idea what's happened to that dream
As there's really nothing left here to stop me.

It's just a thought, only a thought -
But if my life is for rent
And I don't learn to buy,
Well I deserve nothing more than I get,
'Cos nothing I have is truly mine

While my heart is a shield,
And I won't let it down,
While I am so afraid to fail so I won't even try -
Well how can I say I'm alive...

Dido
2003

Меня одолевает острое

и давящее чувство осени.
Живу на даче, как на острове.
и все друзья меня забросили.

Ни с кем не пью, не философствую,
забыл и знать, как сердце влюбчиво.
Долбаю землю пересохшую
да перечитываю Тютчева.

В слепую глубь ломлюсь напористо
и не тужу о вдохновении,
а по утрам трясусь на поезде
служить в трамвайном управлении.

В обед слоняюсь по базарам,
где жмот зовет меня папашей,
и весь мой мир засыпан жаром
и золотом листвы опавшей...

Не вижу снов, не слышу зова,
и будням я не вождь, а данник.
Как на себя, гляжу на дальних,
а на себя - как на чужого.

С меня, как с гаврика на следствии,
слетает позы позолота.
Никто - ни завтра, ни впоследствии
не постучит в мои ворота.

Я - просто я. А был, наверное,
как все, придуман ненароком.
Все тише, все обыкновеннее
я разговариваю с Богом.

Борис Чичибабин
1965

Коробка с красным померанцем -

Моя каморка.
О, не об номера ж мараться
По гроб, до морга!

Я поселился здесь вторично
Из суеверья.
Обоев цвет, как дуб, коричнев
И - пенье двери.

Из рук не выпускал защелки.
Ты вырывалась.
И чуб касался чудной челки,
И губы - фиалок.

О неженка, во имя прежних
И в этот раз твой
Наряд щебечет, как подснежник
Апрелю: "Здравствуй!"

Грех думать - ты не из весталок:
Вошла со стулом,
Как с полки, жизнь мою достала
И пыль обдула.

Борис Пастернак
Лето 1917

ну все тут есть - и зелень лета, и луч заката,

а ты-то где-то, ты-то где-то , ты-то где-то,
а я-то...

Один Париж —

адвокатов,
казарм,
другой —
без казарм и без Эррио.
Не оторвать
от второго
глаза —
от этого города серого.
Со стен обещают:
«Un verre de Koto
donne de l'energie»
Вином любви
каким
и кто
мою взбудоражит жизнь?
Может,
критики
знают лучше.
Может,
их
и слушать надо.
Но кому я, к черту, попутчик!
Ни души
не шагает
рядом.
Как раньше,
свой
раскачивай горб
впереди
поэтовых арб —
неси,
один,
и радость,
и скорь,
и прочий
людской скарб.
Мне скучно
здесь
одному
впереди,—
поэту
не надо многого,—
пусть
только
время
скорей родит
такого, как я,
быстроногого.
Мы рядом
пойдем
дорожной пыльцой.
Одно
желанье
пучит:
мне скучно —
желаю
видеть в лицо,
кому это
я
попутчик?!
«Je suis un chameau»,
в плакате стоят
литеры,
каждая — фут.
Совершенно верно:
«Je suis»,—
это
«я»,
а «chameau» — это
«я верблюд».
Лиловая туча,
скорей нагнись,
меня
и Париж полей,
чтоб только
скорей
зацвели огни
длиной
Елисейских полей.
Во все огонь —
и небу в темь
и в чернь промокшей пыли.
В огне
жуками
всех систем
жужжат
автомобили.
Горит вода,
земля горит,
горит
асфальт
до жжения,
как будто
зубрят
фонари
таблицу умножения.
Площадь
красивей
и тысяч
дам-болонок.
Эта площадь
оправдала б
каждый город.
Если б был я
Вандомская колонна,
я б женился
на Place de la Concorde.

Владимир Маяковский,
1925

К станции электрички, шатаясь, Федор подходит.

Головою тряся, на расписание смотрит:
Микаса, Кассуга, Киото,
Авадза, Инамидзума,
И дальняя бухта Таго.
Что ж? С таким же отчаяньем
Смотрел он раньше и видел:
Рябово, Ржевка, Грива,
Пискаревка, Всеволжск
И дальняя Петрокрепость...

Ледяные злые перроны.

Владимир Шинкарев

Нет, не безумная ткачиха

блуждает в кипах полотна -
ко мне приходит тихо-тихо
подруга старая одна,

в свечном огне, в кухонном дыме
играет пальцами худыми,
свистит растительный мотив,
к коленям голову склонив.

Я принесу вина и чая,
в неузнаваемой ночи
простую гостью угощая
всем, что имеется в печи,

но в город честный, город зыбкий,
где алкоголик и бедняк,
она уходит без улыбки,
благословенья не приняв,

и вслед за нею, в сердце ранен,
влачится по чужой земле
на тонких ножках горожанин,
почти невидимый во мгле.

Бахыт Кенжеев
1991

А может, лучшая победа

Над временем и тяготеньем -
Пройти, чтоб не оставить следа,
Пройти, чтоб не оставить тени

На стенах...

Может быть - отказом
Взять? Вычеркнуться из зеркал?
Так: Лермонтовым по Кавказу
Прокрасться, не встревожив скал.

А может - лучшая потеха
Перстом Себастиана Баха
Органного не тронуть эха?
Распасться, не оставив праха

На урну...

Может быть - обманом
Взять? Выписаться из широт?
Так: Временем как океаном
Прокрасться, не встревожив вод...

Марина Цветаева
"Прокрасться..."
14 мая 1923

It's a mystery to me -

The game commences
For the usual fee
Plus expenses...
Confidential information,
Contained in a diary.
This is my investigation -
Not a public inquiry.
I go checking out the reports,
Digging up the dirt.
You get to meet all sorts
In this line of work.
Treachery and treason -
There's always an excuse for it,
And when I find the reason
I still can't get used to it.
And what have you got at the end of the day?
What have you got to take away?
- A bottle of whisky and a new set of lies,
Blinds on the windows and a pain behind the eyes.
Scarred for life - no compensation...
Private investigations...

Dire Straits
1982

Brush by gracefully...

A love as big as a risk
Fills you up
And you can’t look on

The breath of god in my mouth
A love you can taste
God get some paste
He and I, breath to breath

Clothed in saliva
Healing thru your arm
I cant stop hungering
For otherness.

I forgot the use
My head fall out the sky
And crashed into my palms
Jesus God valentine

Love
On the tip of it
The old rivers lack of other sweet scents
So sweet
You are a woman just as you are a man

Creeping on the Gas
Is a magic love, like,
Like a Flights, clouded peak
I was choking on the blood
Whose camouflages, lack of soul
Whose misty fire, muses soul

Kneeling by the harm
Which is promising the way
His poor essence, under the truth
love and heart polish itself
I slid my heels but slowly ran
So send Lucifer into hell

Cocteau Twins
"Seekers Who Are Lovers"
1996

Со мною вот что происходит:

Ко мне мой старый друг не ходит,
А ходят в праздной суете
Разнообразные не те.

И он не с теми ходит где-то,
И тоже понимает это,
И наш раздор необъясним,
Мы оба мучаемся с ним.

Со мною вот что происходит:
Совсем не та ко мне приходит,
Мне руки на плечи кладет,
И у другой меня крадет.

А той - скажите, Бога ради,
Кому на плечи руки класть?
Та, у которой я украден,
В отместку тоже станет красть.

Не сразу этим же ответит,
А будет жить с собой в борьбе,
И неосознанно наметит
Кого-то дальнего себе...

О, сколько нервных и недужных
Связей, дружб ненужных -
Во мне уже осатаненность.
О, кто-нибудь, приди, нарушь
Чужих людей соединенность
И разобщенность близких душ.

Со мною вот что происходит:
Ко мне мой старый друг не ходит,
А ходят в праздной суете
Разнообразные не те.

Евгений Евтушенко
1975

Не выходи из комнаты, не совершай ошибку.

Зачем тебе солнце, если ты куришь “Шипку”?
За дверью бессмысленно все, особенно — возглас счастья.
Только в уборную — и сразу же возвращайся.

О, не выходи из комнаты, не вызывай мотора.
Потому что пространство сделано из коридора
и кончается счетчиком. А если войдет живая
милка, пасть разевая, выгони не раздевая.

Не выходи из комнаты; считай, что тебя продуло.
Что интересней на свете стены и стула?
Зачем выходить оттуда, куда вернешься вечером
таким же, каким ты был, тем более — изувеченным?

О, не выходи из комнаты. Танцуй, поймав, боссанову
в пальто на голое тело, в туфлях на босу ногу.
В прихожей пахнет капустой и мазью лыжной.
Ты написал много букв; еще одна будет лишней.

Не выходи из комнаты. О, пускай только комната
догадывается, как ты выглядишь. И вообще инкогнито
эрго сум, как заметила форме в сердцах субстанция.
Не выходи из комнаты! На улице, чай, не Франция.

Не будь дураком! Будь тем, чем другие не были.
Не выходи из комнаты! То есть дай волю мебели,
слейся лицом с обоями. Запрись и забаррикадируйся
шкафом от хроноса, космоса, эроса, расы, вируса.

Иосиф Бродский
1970

Так долго вместе прожили, что вновь

второе января пришлось на вторник,
что удивленно поднятая бровь,
как со стекла автомобиля - дворник,
с лица сгоняла смутную печаль,
незамутненной оставляя даль.

Так долго вместе прожили, что снег
коль выпадал, то думалось - навеки,
что, дабы не зажмуривать ей век,
я прикрывал ладонью их, и веки,
не веря, что их пробуют спасти,
метались там, как бабочки в горсти.

Так чужды были всякой новизне,
что тесные объятия во сне
бесчестили любой психоанализ;
что губы, припадавшие к плечу,
с моими, задувавшими свечу,
не видя дел иных, соединялись.

Так долго вместе прожили, что роз
семейство на обшарпанных обоях
сменилось целой рощею берез,
и деньги появились у обоих,
и тридцать дней над морем, языкат,
грозил пожаром Турции закат.

Так долго вместе прожили без книг,
без мебели, без утвари на старом
диванчике, что - прежде, чем возник,-
был треугольник перпендикуляром,
восставленным знакомыми стоймя
над слившимися точками двумя.

Так долго вместе прожили мы с ней,
что сделали из собственных теней
мы дверь себе - работаешь ли, спишь ли,
но створки не распахивались врозь,
и мы прошли их, видимо, насквозь
и черным ходом в будущее вышли.

И.Б.
1968

Роняет лес багряный свой убор,

Сребрит мороз увянувшее поле,
Проглянет день как будто поневоле
И скроется за край окружных гор.

Пылай, камин, в моей пустынной келье;
А ты, вино, осенней стужи друг,
Пролей мне в грудь отрадное похмелье,
Минутное забвенье горьких мук.

Печален я: со мною друга нет,
С кем долгую запил бы я разлуку,
Кому бы мог пожать от сердца руку
И пожелать веселых много лет.

Я пью один; вотще воображенье
Вокруг меня товарищей зовет;
Знакомое не слышно приближенье,
И милого душа моя не ждет.

Я пью один, и на брегах Невы
Меня друзья сегодня именуют...
Но многие ль и там из вас пируют?
Еще кого не досчитались вы?

Кто изменил пленительной привычке?
Кого от вас увлек холодный свет?
Чей глас умолк на братской перекличке?
Кто не пришел? Кого меж вами нет?

Он не пришел, кудрявый наш певец,
С огнем в очах, с гитарой сладкогласной:
Под миртами Италии прекрасной
Он тихо спит, и дружеский резец

Не начертал над русскою могилой
Слов несколько на языке родном,
Чтоб некогда нашел привет унылый
Сын севера, бродя в краю чужом.

Сидишь ли ты в кругу своих друзей,
Чужих небес любовник беспокойный?
Иль снова ты проходишь тропик знойный
И вечный лед полунощных морей?

Счастливый путь!.. С лицейского порога
Ты на корабль перешагнул шутя,
И с той поры в морях твоя дорога,
О волн и бурь любимое дитя!

Ты сохранил в блуждающей судьбе
Прекрасных лет первоначальны нравы:
Лицейский шум, лицейские забавы
Средь бурных волн мечталися тебе;

Ты простирал из-за моря нам руку,
Ты нас одних в младой душе носил
И повторял: "На долгую разлуку
Нас тайный рок, быть может, осудил!"

Друзья мои, прекрасен наш союз!
Он как душа неразделим и вечен,
Неколебим, свободен и беспечен,
Срастался он под сенью дружных муз.

Куда бы нас ни бросила судьбина,
И счастие куда б ни повело,
Всё те же мы: нам целый мир чужбина;
Отечество нам Царское Село.

Из края в край преследуем грозой,
Запутанный в сетях судьбы суровой,
Я с трепетом на лоно дружбы новой,
Устав, приник ласкающей главой...

С мольбой моей печальной и мятежной,
С доверчивой надеждой первых лет,
Друзьям иным душой предался нежной;
Но горек был небратский их привет.

И ныне здесь, в забытой сей глуши,
В обители пустынных вьюг и хлада,
Мне сладкая готовилась отрада:
Троих из вас, друзей моей души,

Здесь обнял я. Поэта дом опальный,
О Пущин мой, ты первый посетил;
Ты усладил изгнанья день печальный,
Ты в день его лицея превратил.

Ты, Горчаков, счастливец с первых дней,
Хвала тебе! фортуны блеск холодный
Не изменил души твоей свободной:
Все тот же ты для чести и друзей.

Нам разный путь судьбой назначен строгой;
Ступая в жизнь, мы быстро разошлись:
Но невзначай проселочной дорогой
Мы встретились и братски обнялись.

Когда постиг меня судьбины гнев,
Для всех чужой, как сирота бездомный,
Под бурею главой поник я томной
И ждал тебя, вещун пермесских дев,

И ты пришел, сын лени вдохновенный,
О Дельвиг мой: твой голос пробудил
Сердечный жар, так долго усыпленный,
И бодро я судьбу благословил.

С младенчества дух песен в нас горел,
И дивное волненье мы познали;
С младенчества две музы к нам летали,
И сладок был их лаской наш удел:

Но я любил уже рукоплесканья,
Ты, гордый, пел для муз и для души;
Свой дар как жизнь я тратил без вниманья,
Ты гений свой воспитывал в тиши.

Служенье муз не терпит суеты;
Прекрасное должно быть величаво:
Но юность нам советует лукаво,
И шумные нас радуют мечты...

Опомнимся - но поздно! и уныло
Глядим назад, следов не видя там.
Скажи, Вильгельм, не то ль и с нами было,
Мой брат родной по музе, по судьбам?

Пора, пора! душевных наших мук
Не стоит мир; оставим заблужденья!
Сокроем жизнь под сень уединенья!
Я жду тебя, мой запоздалый друг.

Приди; огнем волшебного рассказа
Сердечные преданья оживи;
Поговорим о бурных днях Кавказа,
О Шиллере, о славе, о любви.

Пора и мне... пируйте, о друзья!
Предчувствую отрадное свиданье;
Запомните ж поэта предсказанье:
Промчится год, и с вами снова я,

Исполнится завет моих мечтаний;П
ромчится год, и я явлюся к вам!
О сколько слез и сколько восклицаний,
И сколько чаш, подъятых к небесам!

И первую полней, друзья, полней!
И всю до дна в честь нашего союза!
Благослови, ликующая муза,
Благослови: да здравствует лицей!

Наставникам, хранившим юность нашу,
Всем честию, и мертвым и живым,
К устам подъяв признательную чашу,
Не помня зла, за благо воздадим.

Полней, полней! и, сердцем возгоря,
Опять до дна, до капли выпивайте!
Но за кого? о други, угадайте...
Ура, наш царь! так! выпьем за царя.

Он человек! им властвует мгновенье.
Он раб молвы, сомнений и страстей;
Простим ему неправое гоненье:
Он взял Париж, он основал лицей.

Пируйте же, пока еще мы тут!
Увы, наш круг час от часу редеет;
Кто в гробе спит, кто, дальный, сиротеет;
Судьба глядит, мы вянем; дни бегут;

Невидимо склоняясь и хладея,
Мы близимся к началу своему...
Кому ж из нас под старость день лицея
Торжествовать придется одному?

Несчастный друг! средь новых поколений
Докучный гость и лишний, и чужой,
Он вспомнит нас и дни соединений,
Закрыв глаза дрожащею рукой...

Пускай же он с отрадой хоть печальной
Тогда сей день за чашей проведет,
Как ныне я, затворник ваш опальный,
Его провел без горя и забот.

Александр Пушкин
19 октября 1825

Замечаю: душа не прочна

и прервется. Но как не заметить,
что не надо, пора не пришла
торопиться, есть время помедлить.

Прежде было - страшусь и спешу:
есмь сегодня, а буду ли снова?
И на казнь посылала свечу
ради тщетного смысла ночного.

Как умна - так никто не умен,
полагала. А снег осыпался.
И остался от этих времен
горб - натруженность среднего пальца.

Прочитаю добытое им -
лишь скучая, но не сострадая,
и прошу: тот, кто молод - любим.
А тогда я была молодая.

Отбыла, отспешила. К душе
льнет прилив незатейливых истин.
Способ совести избран уже
и теперь от меня независим.

Сам придет этот миг или год:
смысл нечаянный, нега, вершинность...
Только старости недостает.
Остальное уже совершилось.

БА

Я был только тем, чего

ты касалась ладонью,
над чем в глухую, воронью
ночь склоняла чело.

Я был лишь тем, что ты
там, внизу, различала:
смутный облик - сначала,
много позже - черты.

Это ты, горяча,
ошую, одесную
раковину ушную
мне творила, шепча.

Это ты, теребя
штору, в сырую полость
рта вложила мне голос,
окликавший тебя.

Я был попросту слеп.
Ты, возникая, прячась,
даровала мне зрячесть.
Так оставляют след.

Так творятся миры,
так, сотворив их, часто
оставляют вращаться,
расточая дары.

Так, бросаем то в жар,
то в холод, то в свет, то в темень,
в мирозданье затерян,
кружится шар.

И.Б.
1981

Я живу в эмиграции,

В иноземном песке,
Все, что вижу - абстракции
На чужом языке.
Море точно абстрактное,
Даже запаха нет,
Только солнце громадное
Наполняет мой бред.

Алексей Алейник
1989

Уезжай, уезжай, уезжай,

так немного себе остается,
в теплой чашке смертей помешай
эту горечь, и голод, и солнце.

Что с ней станет, с любовью к тебе,
ничего, все допьешь, не устанешь,
ничего не оставишь судьбе,
слишком хочется пить в Казахстане.

Так далеко, как хватит ума
не понять, так хотя бы запомнить,
уезжай за слова, за дома,
за великие спины знакомых.

В первый раз, в этот раз, в сотый раз
сожалея о будущем, реже
понимая, что каждый из нас
остается на свете все тем же

человеком, который привык,
поездами себя побеждая,
по земле разноситься, как крик,
навсегда в темноте пропадая.

Бродский
29 июня 1961

Гришка-Вор тебя не ополячил,

Петр-Царь тебя не онемечил.
Что же делаешь, голубка? - Плачу.
Где же спесь твоя, Москва? - Далече.
- Голубочки где твои? - Нет корму.
- Кто унес его? - Да ворон черный.
- Где кресты твои святые? - Сбиты.
- Где сыны твои, Москва? - Убиты.

Цветаева
10 декабря 1917