слушай, короче, уже не до шуток. разве

что август прошел затяжной простудой, солнца перцовый пластырь
не греет макушку, выбритую до блеска.
я на блесну ловлю карасей, я впадаю в детство
так же, как волга в каспий.

вот что странно: брусчатка растет ночами,
как на дрожжах, и пружинит матом, мне не под силу камень
вынуть из сот и, свистнув, пульнуть на счастье
в глупый пузырь луны. а знаешь, во сколько раз ты
дальше всех расстояний?

в пустом парадном эхо балуется санскритом,
перевирает сквознячный шепот - слишком пафосно, слишком сыто.
вычитая тебя из нашествия букв и знаков,
разжимаю пальцы. бумага послушно ложится на пол,
чистая, как лолита.

Валрес
"Comic Sans"
2001

Нáро дúпа

ртúя éди
Нына рóди
пáрти яе
Дúны нáро
Дúпа ртúя
Éди нына
Рóди пáрти
Яе дúны!

<и т.д.>
1986

Is there a time for keeping your distance,

A time to turn your eyes away?
Is there a time for keeping your head down,
For getting on with your day?

Is there a time for kohl and lipstick,
Is there time for cutting hair,
Is there a time for high street shopping -
To find the right dress to wear?

Here she comes, heads turn around...
Here she comes, to take her crown.

Is there a time to run for cover,
A time for kiss and tell,
A time for different colours,
Different names you find hard to spell?

Is there a time for first communion,
A time for East 17?
Is there time to turn to Mecca,
Is there time to be a beauty queen?

Here she comes, beauty plays the clown...
Here she comes, surreal in her crown.

Dici, che il fiume trova la via al mare,
Che come il fiume giungerai a me.
Oltre i confini e le terre assetate
Dici che come fiume
come fiume...
L'amore giungerà, l'amore
E non so più pregare
E nell'amore non so più sperare
E quell'amore non so più aspettare.

Is there a time for tying ribbons,
A time for Christmas trees?
Is there a time for laying tables
When the night is set to freeze?

U2
"Miss Sarajevo"
1995

Я не вернусь.

Так говорил когда-то, и туман
Глотал мои слова
И превращал их в воду.

Я все отдам
За продолжение пути,
Оставлю позади
Свою беспечную свободу.

Не потерять бы в серебре
Ее
одну,

заветную.

Не по себе
От этой тихой и чужой зимы,
С которой я на ты.
Нам не стерпеть друг друга.

И до войны
Мне не добраться никогда:
Моя безумная звезда
Ведет меня по кругу.

Не потерять бы в серебре
Ее
одну,

заветную.

А в облаках
Застыл луны неверный свет, и в нем
Перемешались города, и я
Зову ее несмело.

Би-2
"Серебро"
2000

...Крохоборка, выплюни обол.

Не тебя позвали, имярека.
Погоди, твой срок не подошёл.
Подойдет - так даром через реку
переправят. Звякнет дырокол,
уязвят казенною печатью:
мол - бедна, доставить без деньги.
Вот сейчас бы новое начать ей:
отмотать бы пленку до причастья,
засветив злодейства и долги...

...нет - отчалил. Поздно. Шлеп да шлеп,
мелкий рейс - ни стражи, ни эскорта,
пассажир, видать, второго сорта:
вор прощеный, тать из недотёп
...Или девка? Кто их, распростёртых,
разберёт. Скорей бы догрести,
а еще, глядишь, на полпути
развернут – как давеча - с живою,
мол, ошибка вышла, сбой в сети,
и плыви с повинной головою –

проглядел, глаза уже не те
...хил Харон. В чернильной темноте
размышляет зябким анонимом:
неподсудны или не судимы?
Шлеп да шлеп веслом, а тени – мимо,
на путях ли, в нетях ли. А тех,
что тебя окликнули – глагол
и при жизни жег неутомимо.

Говорю же, выплюни обол.

Лена Элтанг
2002

These mist-covered mountains

Are a home now for me,
But my home is the lowlands,
And always will be...
Some day you’ll return to
Your valleys and your farms,
And you’ll no longer burn
To be brothers in arms.

Through these fields of destruction,
Baptisms of fire
I’ve witnessed your suffering
As the battles raged higher.
And though they did hurt me so bad
In the fear and alarm,
You did not desert me,
My brothers in arms.

There’s so many different worlds,
So many differents suns -
And we have just one world,
But we live in different ones...

Now the sun’s gone to hell,
And the moon’s riding high.
Let me bid you farewell -
Every man has to die.
But it’s written in the starlight
And every line on your palm:
We’re fools to make war
On our brothers in arms.

Dire Straits
1985

Ночь встает на колени перед лесной стеною.

Ищет ключи слепые в связке своей несметной.
Птицы твои родные громко кричат надо мною.
Карр! Чивичи-ли, карр! - словно напев посмертный.
Ветер пинает ствол, в темный сапог обутый.
Но, навстречу склонясь, бьется сосна кривая.
Снег, белей покрывал, которыми стан твой кутал,
рушится вниз, меня здесь одного скрывая.

Туча растет вверху. Роща, на зависть рыбе,
вдруг ныряет в нее. Ибо растет отвага.
Бог глядит из небес, словно изба на отшибе:
будто к нему пройти можно по дну оврага.
Вот я весь пред тобой, словно пенек из снега,
горло вытянув вверх - вран, но белес, как аист, -
белым паром дыша, руку подняв для смеха,
имя твое кричу, к хору птиц прибиваюсь.

Где ты! Вернись! Ответь! Где ты. Тебя не видно.
Все сливается в снег и в белизну святую.
Словно ангел - крылом - ты и безумье - слито,
будто в пальцах своих легкий снежок пестую.
Нет! Все тает - тебя здесь не бывало вовсе.
Просто всего лишь снег, мною не сбитый плотно.
Просто здесь образ твой входит к безумью в гости.
И отбегает вспять - память всегда бесплотна.

<...>

Стало быть, в чащу, в лес. В сумрачный лес средины
жизни - в зимнюю ночь, дантову шагу вторя.
Только я плоть ищу. А в остальном - едины.
Плоть, пославшую мне, словно вожатых, горе.
Лес надо мной ревет, лес надо мной кружится,
корни в Аду пустив, ветви пустив на вырост.
Так что вниз по стволам можно и в Ад спуститься,
но никого там нет - и никого не вывесть!

<...>

Что ж мы смертью зовем то, чему нет возврата!
Это бессилье душ - нужен ли лучший признак!
Целой жизни во тьму бегство, уход, утрата...
Нет, еще нет могил! Но уж бушует призрак!
Что уж дальше! Смерть! Лучшим смертям на зависть!
Всем сиротствам урок: горе одно, без отчеств.
Больше смерти: в руке вместо запястья - запись.
Памятник нам двоим, жизни ушедшей - почесть!

<...>

Боже зимних небес, Отче звезды горящей,
словно ее костер в черном ночном просторе!
В сердце бедном моем, словно рассвет на чащу,
горе кричит на страсть, ужас кричит на горе.
Не оставляй меня! Ибо земля - все шире...
Правды своей не прячь! Кто я? - пришел - исчезну.
Не оставляй меня! Странник я в этом мире.
Дай мне в могилу пасть, а не сорваться в бездну.

<...>

Выше, выше... простясь... с небом в ночных удушьях...
выше, выше... прощай... пламя, сжегшее правду...
Пусть же песня совьет... гнезда в сердцах грядущих...
выше, выше... не взмыть... в этот край астронавту...
Дай же людским устам... свистом... из неба вызвать...
это сиянье глаз... голос... Любовь, как чаша...
с вечно живой водой... ждет ли она: что брызнуть...
долго ли ждать... ответь... Ждать... до смертного часа...

Карр! чивичи-ли-карр! Карр, чивичи-ли... струи
снега ли... карр, чиви... Карр, чивичи-ли... ветер...
Карр, чивичи-ли, карр... Карр, чивичи-ли... фьюи...
Карр, чивичи-ли, карр. Каррр... Чечевицу видел?
Карр, чивичи-ли, карр... Карр, чивичири, чири...
Спать пора, спать пора... Карр, чивичи-ри, фьере!
Карр, чивичи-ри, каррр... фьюри, фьюри, фьюири.
Карр, чивичи-ри, карр! Карр, чивиче... чивере.

И.Б.
"Прощальная ода"
январь 1964

Мой сынок ещё едва лепечет,

Мало слов в его несвязной речи.

Я его сажаю на колени.
"Кто, шепчу, - там на портрете? - Ленин".

Ручку, что теплом моим согрета,
Улыбаясь, тянет он к портрету.

Так вот, с каждым новым поколеньем
В каждый дом приходит снова Ленин.

С.Капутикян
1952 г.

взгляд закатывается под ноги словно монетка

acta diurna 1

тикающим наручным хочется дать по темечку
руки-стебли тянутся с пневма-
тической грацией к Тебе теле-
скопически удлиняясь до тени
но
Тебя нет не будет недели месяцы
годы – каждая из женщин
проживших тебя с тобой меньше
чем жизнь вообще и твоя в частности

но больше если подумать о детях
на вечность на часть тебя

acta diurna 2

повторяясь в дожде в снегопаде за кругом круг
пробираясь от августа к февралю
превращая спирали виток в петлю
в узел ниточку памяти вяжешь и глядь к утру
получаешь феньку хипповую дешифруя

«оскорблялся нежностью точно жалостью жадно
будто голоден грешен и в том подсуден

но примерив рубище жизни ты не был жалок
хоть и был одинок эту жизнь по сути»

acta diurna 3

нет я спрошу не держи
что ж это бля такое
всю эту блядскую жизнь
жить по команде смирно

Он хоть когда-нибудь
пусть на мгновенье пусть
пьяного иль больного
плачущего смешного
смертного но живого

принял любил?

простил

acta diurna 4

вдохнув выдохнув темнотою вдохнув кашлянув
пытаешься сковырнуть себя зажигалкою
мы ждущие от других бешеных штурм унд дрангов
неистовых абордажей отчаянных кратких
получаем доооооолгий ленивый как секс супругов
под утро под это вечное утро
будничный поцелуй
но не в губы в изгиб плеча
поднимая с пола последний час

понимая
не получилось перемолчать себя
и не получится

acta diurna 5

не перейти февраль - отсидеться в ладони Твоей
на работе домашним наврать с три короба еле
ворочая языком отяжелевшим как плеть
не откликаясь ни на один пеленг
ни звуковой ни болевой ни тем более Твой
деньночьдень провести в постели

выучиться засыпать просто от скуки
не включая ни звук ни свет растворяться в кубе
темноты тишины НО сжимая внутри
глину сердца как неудавшийся мир гончар

мысленно перелистывать «мастера и маргариту»
от эпилога к началу

acta diurna 6: erupit

я, беглый раб…(громче)

Я, БЕГЛЫЙ РАБ прокуратора ойкумены,
ныне лежащий ногами к воде и лицом
в песок; проговоривший в него последнее
слово, Тебе – Господи; ждущий Твоих гонцов.

слово, воронкой ставшее навсегда у губ -
застывшее в слепок улыбки его и смех.
я, не имеющий теперь отражения,
переходя это долгое небо вброд,
стыдливо кровавые пятна на шее
рукою прикрыв (похожие так на жабры) -
я, бывший им, - выдох его сви-де-тель-ству-ю:

«господи, я все-таки был свободен: пока бежал…»
(далее неразборчиво).

Олег Шатыбелко
"erupit"
2004

Что-то слепое

Приняло меня за маму -
Спит под ладонью, сосёт пуговицу.

О.Ю.

А у Лилички рвется коса до пояса,

Роза красная в волосах.
Мне даже глянуть на Лиличку боязно -
Не то чтоб ладони лобзать!
Она шагает по каждой площади,
Как по Красной. Каблук трещит.
Была бы иная, жилось бы проще мне:
Семечки, сырники, щи...
А у Лилички нежность руки проклятая -
Поллуны таращусь в окно
И вою. Трахея забита кляпами -
Глубочайшая из всех нор.
Тосковать, в каждой рюмке спиртово плавиться,
Кто ласкает ее - гадать.
А она - и умница, и красавица,
Строптива не по годам.
Стоп, машина! Я - под колеса бревенчато,
Но великоват для авто.
Не лечится эта зараза, не лечится.
Ни в этой жизни, ни в той.
А у Лилички брови вразлет по-летнему,
И Арбат истоптан до дыр.
В кистях грабастаю два билетика,
Глотать мешает кадык.
Я бросался здороваться с незнакомками,
Драться с мальчиками в "пежо" -
Она не пришла. Циферблатик комкался.
Револьвер эрекцией жег.
И потом, коробок черепной разламывая,
Пуля видела наперед:
Не пришла на Садовое? Это не главное.
На похороны-то придет.
Вот и памятник. Двух штанин бессилие,
В метрополитене - бюст.
А у Лилички платье синее-синее.
До сих пор ослепнуть боюсь.

Яшка Kazanova
2002

Россия. Тридцать седьмой.

В моём горле живёт кит.
Чарли Чаплин стреляет в упор,
Сплёвывает в пол и молчит.
Иван Бунин ходит в кино,
По бёдрам подруги пишет рассказы,
А на экране - жёсткое порно,
Но детям об этом не скажут.

Вдохновение -
юбки веером вверх,
Сожаление
о том, что не встало...
Без сомнения,
это было, и это будет,
И ты опять предашь меня,
И хоть на секунду, но всё же забудешь.

Россия. Тридцать седьмой.
Преддверие новой войны.
Олег Кошевой кашляет кровью,
И дни его сочтены.
Эмиль Золя строит галеры,
Но его не читает никто.
И все ждут кого-то,
Но кто этот, кто этот "кто"?

Вдохновение -
юбки веером вверх,
Сожаление
о том, что не встало...
Без сомнения,
это было, и это будет,
И ты опять предашь меня,
И хоть на секунду, но всё же забудешь.

Россия. Тридцать седьмой.
Булгаков ныряет в пруду.
А выстрел уложит нас рядом
На красном прозрачном льду.
Москва ничему не верит,
Москва никому не простит.
Белоснежный, уже ненужный китель
на грязной стене висит.

Вдохновение -
юбки веером вверх,
Сожаление
о том, что не встало...
Без сомнения,
это было, и это будет,
И ты опять предашь меня,
И хоть на секунду, но всё же забудешь.

Диана Арбенина
"Россия, 37"
2001

возьму барабан и чужую флейту,

утону в ботфортах -
черт подери, справно
я солдатствую!
желтая канарейка,
кровища горлом,
дождь с косицы сбивает пудру.
по хребту
струйкой мутной -
память.
вчера
убит
мой император
Павел.

Валрес
"Quod licet bovi"
2002

Словно стрела глухо стукнула, клювом ребра раздвинула,

Словно картечь оборвала речь и на снег опрокинула,
Словно в весне с радаров исчез я - загрызла меня гроза,
Словно бегу я по краю бездны, руками закрыв глаза -

И сердце перевернется: знаю, она не вернется.
Любит кого в стороне, какой...
И промелькнет за окном печаль, ангел молча вспорхнет
С плеча моего, помашет рукой.
И сердце перевернется: знаю, она не вернется.
Любит кого в стороне, какой...
И промелькнет за окном печаль, ангел молча вспорхнет,
С плеча моего помашет рукой

Словно винтом корабля растерзанный на берегу катран -
Просто лежу, на море гляжу я и умираю от ран.
Словно ушел - куда неизвестно и не вернулся назад,
Словно бегу я по краю бездны, руками закрыв глаза.

И сердце перевернется: знаю, она не вернется.
Любит кого в стороне, какой...
И промелькнет за окном печаль, ангел молча вспорхнет
С плеча моего, помашет рукой.
И сердце перевернется: знаю, она не вернется.
Любит кого в стороне, какой...
И промелькнет за окном печаль, ангел молча вспорхнет
С плеча моего, помашет рукой.

УмаТурман
"Стрела"
2004

ты не существуешь, но это не

существенно.
приподнимая крылья,
слова-пингвины плюхаются за борт.
чай
стынет,
тебе смешно -
ты удивляешься снегу, себе подобным,
наобум очнувшимся в феврале,
чтобы
что?

стуча об лед,
перламутровый хвост мой не чует боли,
наполовину вечен,
наполовину мертв.
в целом же, я просто фигура речи,
чаще всего - повтор.

Валрес
"Кошшки-мышшки"
2004

As though the mercury's under its tongue, it won't

talk. As though with the mercury in its sphincter,
immobile, by a leaf-coated pond
a statue stands white like a blight of winter.
After such snow, there is nothing indeed: the ins
and outs of centuries, pestered heather.
That's what coming full circle means -
when your countenance starts to resemble weather,
when Pygmalion's vanished. And you are free
to cloud your folds, to bare the navel.
Future at last! That is, bleached debris
of a glacier amid the five-lettered "never."
Hence the routine of a goddess, née
alabaster, that lets roving pupils gorge on
the heart of color and the temperature of the knee.
That's what it looks like inside a virgin.

Joseph Brodsky
"Galatea Encore"
1983

Файербол бы

моему файерволу -
а лучше сисадмину меж глаз...

"сме[х]танка"

Nager dans les eaux troubles

Des lendemains,
Attendre ici la fin.
Flotter dans l'air trop lourd
Du presque rien -
A qui tendre la main?

Si je dois tomber de haut,
Que ma chute soit lente.
Je n'ai trouvé de repos
Que dans l'indifférence
Pourtant, je voudrais retrouver l'innocence,
Mais rien n'a de sens, et rien ne va.

Tout est chaos
A côté.
Tous mes idéaux: des mots
Abimés...
Je cherche une âme, qui
Pourra m'aider -
Je suis
D'une génération désenchantée,
Désenchantée

Qui pourrait m'empêcher
De tout entendre?
Quand la raison s'effondre,
A quel sein se vouer?
Qui peut prétendre
Nous bercer dans son ventre?

Si la mort est une mystère,
La vie n'a rien de tendre.
Si le ciel a un enfer,
Le ciel peut bien m'attendre.
Dis moi,
Dans ces vents contraires comment s'y prendre?
Plus rien n'a de sens, plus rien ne va...

Mylène Farmer
"Désenchantée"
1991

A thousand years, a thousand more,

A thousand times a million doors to eternity.
I may have lived a thousand lives, a thousand times
An endless turning stairway climbs
To a tower of souls.
If it takes another thousand years, a thousand wars,
The towers rise to numberless floors in space.
I could shed another million tears, a million breaths,
A million names but only one truth to face.

A million roads, a million fears
A million suns, ten million years of uncertainty.
I could speak a million lies, a million songs,
A million rights, a million wrongs in this balance of time
But if there was a single truth, a single light
A single thought, a singular touch of grace
Then following this single point, this single flame,
The single haunted memory of your face -

I still love you...
I still want you...
A thousand times the mysteries unfold themselves,
Like galaxies in my head.

I may be numberless, I may be innocent,
I may know many things, I may be ignorant,
Or I could ride with kings and conquer many lands,
Or win this world at cards and let it slip my hands.
I could be cannon food, destroyed a thousand times,
Reborn as fortune’s child to judge another’s crimes,
Or wear this pilgrim’s cloak, or be a common thief -
I’ve kept this single faith, I have but one belief:

I still love you...
I still want you...
A thousand times the mysteries unfold themselves,
Like galaxies in my head.
On and on the mysteries unwind themselves,
Eternities still unsaid
’til you love me...

Sting
2001

Then hate me when thou wilt; if ever, now;

Now, while the world is bent my deeds to cross,
Join with the spite of fortune, make me bow,
And do not drop in for an after-loss:

Ah! do not, when my heart hath 'scap'd this sorrow,
Come in the rearward of a conquer'd woe;
Give not a windy night a rainy morrow,
To linger out a purpos'd overthrow.

If thou wilt leave me, do not leave me last,
When other petty griefs have done their spite,
But in the onset come: so shall I taste
At first the very worst of fortune's might;

And other strains of woe, which now seem woe,
Compar'd with loss of thee, will not seem so.

William Shakespeare, Sonnet XC
written between 1592-1600
published 1609

[Уж если ты разлюбишь,так теперь,
Теперь,когда весь мир со мной в раздоре.
Будь самой горькой из моих потерь,
Но только не последней каплей горя!

И если скорбь дано мне превозмочь,
Не наноси удара из засады.
Пусть бурная не разрешится ночь
Дождливым утром, утром без отрады.

Оставь меня, но не в последний миг,
Когда от мелких бед я ослабею.
Оставь сейчас, чтоб сразу я постиг,
Что это горе всех невзгод больнее.

Что нет невзгод, а есть одна беда -
Твоей любви лишиться навсегда.]

Самуил Маршак, перевод
1947, опубл. в "Знамени" №6

В замерзающем доме я собираю себя в комок,

Чтобы сменить квартиру на белый морок.
Только поможет вряд ли. Я тот, который не смог.
Который вымок. И впрягся в школярский волок.

(Меня зима губит. Мельчаю до ниже пола.
Все вроде также, но только уже без слов.)

Сжимаюсь сильнее. Сжимаю в копейку страх.
Чудес не бывает, а значит – уже веснеем.
И не оторвать рук - от живота.
Живая еще? - Живая. Почти. Вполне.

Птаха
2000-е

Когда озвереем от счастья и захочется дрязг и свар,

мелочных склок и чьей-нибудь свежей крови,
поедем в гей-клуб, дорогая, поедем в гей-бар,
солидный и дорогой, порочный в своей основе.

Там, знаешь, как в физиологии, бывают женские дни –
девки пьют, как сапожники, и случаются классные драки.
Натуралки приходят толпами и делают вид, что одни,
набиваясь на комплименты и рассказывая всякие враки.

Мы войдем с тобой скромно, сдадим в гардероб пальто,
и молоденький гардеробщик кивнет нам, как старым знакомым.
Нас встретит хозяйка, одетая в черт-те что,
с лицом, похожим на грубый стриптиз со взломом.

Мы расставим с тобой все на место и всех по местам,
мы поставим с тобой не вопросы, а точки и галочки.
Здесь играют на жизнь с иностранным названьем bedlam.
Нет, ты глянь, дорогая, как тащатся натуралочки!

А знаешь, чего им здесь надо? (Только не ржи.)
Ты не поверишь - да тоже ведь счастья и нежности!
Впрочем, впрочем. У каждого мера лжи
прямо пропорциональна тоске в промежности.

Официантка с голыми сиськами положит на столик меню,
мы будем таращиться и чувствовать себя идиотками –
она-то сверкает ими по сто раз на дню,
а нам неловко со всеми своими шмотками.

Мы закажем шампанского, покурим, пока несут,
Окинем всех взглядом, нагловатым и независимым.
Ты скажешь: "Мило. Без шарма, зато уют", -
и странно посмотришь на ту, которая с сиськами.

Э! Лучше смотри порнуху - дешевка, конечно, и дрянь,
актриски - атас и нонсенс, и в маникюре при этом.
А по залу будет шататься всякая пьянь,
рыдая от передоз и трахаясь по туалетам.

Мы хозяйке с лицом из стриптиза окажем честь –
похвалим дизайн и кухню, а также цены -
тоже ведь дама, чего уж, какая есть,
да и я не Толстой, да и лекарь не Авиценна.

Ах, дорогая, жаль, это не декаданс!
Какой шикарный сюжет подсевшим на валерьянку:
с накладными грудями смешной раскрашенный транс
кокетничает с тобой и косит под лесбиянку.

Наталья Воронцова-Юрьева
"Гей-бар. Ночное время дня."
ноябрь 2001

Что-то мне как-то не так -

Наверно, пришел февраль.
О том, что ветры дуют в феврале,
Мне когда-то сказал букварь.
Как это было давно!
Сколько с тех пор нагрешено,
Сколько светлых идей заживо погребено.
Слушай, давай вернёмся -
В прокуренной кухне осталось вино.

Но что-то держит нас на морозе,
Ветер пробирает насквозь.
Да сколько же можно петь песен про ветер -
И я пел про это всерьёз.
Как это было давно!
Сколько с тех пор нагрешено,
Сколько светлых идей заживо погребено.
Слушай, давай вернёмся -
В прокуренной кухне осталось вино.

А ветер шумел, как пули на фронте,
Прочищая мозги.
Он змеем шипел: "Хрена ль вы ждете,
Бери или беги!"
Ох, как это было давно!
Сколько с тех пор нагрешено,
Сколько светлых идей заживо погребено.
Слушай, давай вернёмся -
В прокуренной кухне осталось вино.

Теперь он задирает юбки
И залезает в штаны.
Это дело для ветра, но было же время -
Мы были друг другу нужны!
Но как это было давно,
Сколько с тех пор нагрешено,
Сколько светлых идей заживо погребено...
Слушай, давай вернёмся,
В прокуренной кухне осталось вино.

Эй! Давай вернёмся. Еще осталось вино.
Эй! Давай, брат, вернёмся - в прокуренной кухне осталось вино.

Слушай, давай вернёмся -
В прокуренной кухне осталось вино.

Чайф
1990

Взгляни на звезды: много звезд

В безмолвии ночном
Горит, блестит кругом луны
На небе голубом.

Взгляни на звезды: между них
Милее всех одна!
За что же? Ранее встает,
Ярчей горит она?

Нет! утешает свет ее
Расставшихся друзей:
Их взоры, в синей вышине,
Встречаются на ней.

Она на небе чуть видна,
Но с думою глядит,
Но взору шлет ответный взор
И нежностью горит.

С нее в лазоревую ночь
Не сводим мы очес,
И провожаем мы ее
На небо и с небес.

Себе звезду избрал ли ты?
В безмолвии ночном
Их много блещет и горит
На небе голубом.

Не первой вставшей сердце вверь
И, суетный в любви,
Не лучезарнейшую всех
Своею назови.

Ту назови своей звездой,
Что с думою глядит,
И взору шлет ответный взор,
И нежностью горит.

Евгений Баратынский
1824

Люблю глаза твои, мой друг,

С игрой их пламенно-чудесной,
Когда их приподымешь вдруг
И, словно молнией небесной,
Окинешь бегло целый круг...
Но есть сильней очарованья:
Глаза, потупленные ниц
В минуты страстного лобзанья,
И сквозь опущеных ресниц
Угрюмый, тусклый огнь желанья.

Федор Тютчев
1836

It is right it should be so:

Man was made for joy and woe;
And when this we rightly know
Through the world we safely go.
Joy and woe are woven fine,
A clothing for the soul divine.
Under every grief and pine
Runs a joy with silken twine.
<...>
Every night and every morn
Some to misery are born.
Every morn and every night
Some are born to sweet delight.
Some are born to sweet delight,
Some are born to endless night.
We are led to believe a lie
When we see not through the eye...

William Blake,
from "Auguries of Innocence"
1789

Мы спасались в тонущей Атлантиде.

Но наступит срок — и при всем желанье
странно будет мне тебя, дорогая, видеть
с неизменно энного расстоянья.
Прочий мир, включая родные веси,
отделенный уж от меня межою,
станет мне не нужен, неинтересен.
Только ты останешься не чужою.

Головокружительной вышиною
дорожат лишь звезды, идя на нерест.
Мне же легче — с полною тишиною,
при которой слышен твой каждый шелест.
Уж тогда не сможешь мои заботы
на себя ты взваливать, слава Богу.
Ты еще румяней в момент дремоты,
хаотичных сборов, пути к порогу.

Разыщи уже к середине века,
над моим пред тем опечалясь камнем,
то ли “Сон счастливого человека”,
то ли “Сон пропащего человека”
в “Дневнике писателя” стародавнем.
Вот тогда возьму я тебя с поличным.
И тебе, не зная о том, придется
стать в ответ сравнимою с мозаичным
серебром монеток на дне колодца…

Юрий Кублановский
2004

Many poets, tired of buttons and zippers,

are saying goodbye to ready-to-wear. Bonjour, couture.
A poet, wearing a flouncy Azedine Alaia
creation cinctured below the bust,
is political whenever politics is governed
by Jupiter in Aquarius.
An African-American poet does wear a cap.
Poets have taken to furnishing their rooms
with simple wicker.
They are buying paper. The paper is good.
They do not know what to do with all their money
flooding in from poetry readings and sales of their books,
so most poets purchase couture.

Yves St. Laurent slit at the side and cut to the knee
still has an allure and timelessness
perfect for the work of poetry. A flouncy de la Renta
decolletage, bunched at the midriff and tapered
to a seamless shoulder, can contribute a carefree air
to any poet slumped over manuscripts.
It can add such an air. A slight mention of Agn?s B.
at the neck-line, in worm's-wool or a more practical
tartan, allows those nature visits
so vital to the inspiration of the poet
to go the way they need to go,
like a zephyr behind auroras.
Rain gear, whether from the showroom or
straight from the rack, needs a colored and cuffed
seriousness so typical of Yoji Yamamoto
for poets out-of-doors truly to feel
the savagery of their bone-bleached muse.
Those of us who were sure
we had dry-cleaned our last Ralph Lauren
may be surprised at how effectively Ralph Lauren
holds up in the wind-beaten wilds of Mother Nature.
We can make poems in double-sided parkas,
fleece-lined boots, embonpoint at the heel,
hosiery courtesy of Carneval.

Jeffrey Jullich
"I Shall Kill Salman Rushdie the Blasphemer"
1989