среда, декабря 28, 2005

На таинственном озере Чад

Посреди вековых баобабов
Вырезные фелуки стремят
На заре величавых арабов.
По лесистым его берегам
И в горах, у зеленых подножий,
Поклоняются страшным богам
Девы-жрицы с эбеновой кожей.

Я была женой могучего вождя,
Дочерью властительного Чада,
Я одна во время зимнего дождя
Совершала таинство обряда.
Говорили - на сто миль вокруг
Женщин не было меня светлее,
Я браслетов не снимала с рук.
И янтарь всегда висел на шее.

Белый воин был так строен,
Губы красны, взор спокоен,
Он был истинным вождем;
И открылась в сердце дверца,
А когда нам шепчет сердце,
Мы не боремся, не ждем.
Он сказал мне, что едва ли
И во Франции видали
Обольстительней меня.
И как только день растает,
Для двоих он оседлает
Берберийского коня.
Муж мой гнался с верным луком,
Пробегал лесные чащи,
Перепрыгивал овраги,
Плыл по сумрачным озерам,
И достался смертным мукам;
Видел только день палящий
Труп свирепого бродяги,
Труп покрытого позором.

А на быстром и сильном верблюде,
Утопая в ласкающей груде
Шкур звериных и шелковых тканей,
Уносилась я птицей на север,
Я ломала мой редкостный веер,
Упиваясь восторгом заране.
Раздвигала я гибкие складки
У моей разноцветной палатки
И, смеясь, наклоняясь в оконце,
Я смотрела, как прыгает солнце
В голубых глазах европейца.

А теперь, как мертвая смоковница,
У которой листья облетели,
Я ненужно-скучная любовница,
Словно вещь, я брошена в Марселе.
Чтоб питаться жалкими отбросами,
Чтоб жить, вечернею порою
Я пляшу пред пьяными матросами,
И они, смеясь, владеют мною.
Робкий ум мой обессилен бедами,
Взор мой с каждым часом угасает...
Умереть? Но там, в полях неведомых,
Там мой муж, он ждет и не прощает.

Николай Гумилев
"Озеро Чад"
1913

четверг, декабря 15, 2005

Ничего на свете лучше нету,

Чем бродить друзьям по белу свету!
Тем, кто дружен, не страшны тревоги -
Нам любые дороги дороги!
Нам любые дороги дороги!

Наш ковер - цветочная поляна,
Наши стены - сосны-великаны,
Наша крыша - небо голубое,
Наше счастье - жить такой судьбою!
Наше счастье - жить такой судьбою!

Мы свое призванье не забудем:
Смех и радость мы приносим людям!
Нам дворцов заманчивые своды
Не заменят никогда свободы!
Не заменят никогда свободы!

Юрий Энтин
"Песня бременских музыкантов"
1969

среда, декабря 14, 2005

На башнях циферблат с скрещёнными мечами,

На площадях прозрачные круги,
Где время, лёгшее послушно вдоль дуги,
Рассечено бегущими лучами.
На дне глубоком праздничных витрин
На розовых руках сияющие ларцы,
В которых Хронос - древний исполин -
Дражайшей змейкою сумел лукаво сжаться...
О, сонмы башенных, стенных, ручных часов -
Искусного ума бессмертные творенья,
Услышу ли когда шум ваших голосов
И поступь мерную?.. Журчанье вечных строф
Волшебного стихотворенья,
Услышу ли когда я ваш отрадный зов?!
Когда в мою нору, подобно землеройке,
Ночь снова вроется и страх велит лечь спать,
И я лежу, лежу, закрыв глаза на койке,
Часы, мне кажется, вдруг убегают вспять.
Иль, может быть, стоят? Иль громоздятся грудой?
Но им окончен счёт! И времени река,
Смывая памяти крутые берега,
Вдруг разливается огромною запрудой...
И в чёрном озере всё вмиг погребено,
Мир сгинул - шелеста змеиного бесследной.
И камнем хочется мне кинуться на дно,
Чтоб время вновь найти, хотя бы в миг последний!

Башин-Джагян
1939
Ленинград

вторник, декабря 13, 2005

Indian, Indian, what did you die for?

Indian says, nothing at all.

Gently they stir, gently rise.
The dead are newborn awakening
With ravaged limbs and wet souls,
Gently they sigh in rapt funeral amazement.
Who called these dead to dance?
Was it the young woman learning to play the ghost song on her baby grand?
Was it the wilderness children?
Was it the ghost god himself, stuttering, cheering, chatting blindly?
I called you up to anoint the earth.
I called you to announce sadness falling like burned skin.
I called to wish you well,
To glory in self like a new monster.
And now I call on you to pray.

James Douglas Morrison
"Ghost Song"
from "American Prayer"
1978

понедельник, декабря 12, 2005

Сверни с проезжей части в полу-

слепой проулок и, войдя
в костел, пустой об эту пору,
сядь на скамью и, погодя,
в ушную раковину Бога,
закрытую для шума дня,
шепни всего четыре слога:
- Прости меня.

Иосиф Бродский
"Dominikanaj"
из поэмы "Литовский дивертисмент"
1971

воскресенье, декабря 11, 2005

Когда человек умирает,

Изменяются его портреты.
По-другому глаза глядят, и губы
Улыбаются другой улыбкой.
Я заметила это, вернувшись
С похорон одного поэта.
И с тех пор проверяла часто,
И моя догадка подтвердилась.

Анна Ахматова
1940

суббота, декабря 10, 2005

Let me take you down, ’cause I’m going to

Strawberry Fields -
Nothing is real,
And nothing to get hungabout...
Strawberry Fields forever

Living is easy with eyes closed,
Misunderstanding all you see.
It’s getting hard to be someone, but it all works out
It doesn’t matter much to me

Let me take you down, ’cause I’m going to
Strawberry Fields -
Nothing is real
And nothing to get hungabout...
Strawberry fields forever

No one, I think, is in my tree
I mean, it must be high or low.
That is, you can’t, you know, tune in, but it’s alright -
That is, I think it’s not too bad.

Let me take you down, ’cause I’m going to
Strawberry Fields -
Nothing is real
And nothing to get hungabout...
Strawberry fields forever

Always - no, sometimes, think it’s me,
But you know, I know when it’s a dream
I think, er, no, I mean, er, yes, but it’s all wrong -
That is, I think I disagree.

Let me take you down, ’cause I’m going to
Strawberry fields -
Nothing is real...
Strawberry fields forever

John Lennon
"Strawberry Fields Forever"
December 1966

пятница, декабря 09, 2005

святой отец говорит:

да, я знаю, что плохо, что просто на грани срыва –
я и сам их устал уговаривать, рыба моя, ну, рыба;
я и сам на них злюсь иногда,
я и сам их боюсь, когда
приносят слова и я им в ответ слова,
когда они понимают – это только слова:
говорит Москва, говорит Москва –
а мы ведь предупреждали:
библию вам, конституцию, свободу выбора, слова:
молчит, думает – где-то нас ка-пи-тально;

ладно, сдаюсь, я теперь Оптина пустынь –
посиди со мной рядом, помолчи со мной вровень;
просто у меня болит голова, мелеют слова,
третью неделю кряду
мне снится: между зубами нитка,
другой конец в поджелудке:
подергают – настоящее становится прошлым;
нетто и плутто памяти в абсолютном
вакууме, нуле просто совесть;
в Рассее так принято:
каждый сам себе личный Лжедмитрий,
Януш Корчак, Иван Грозный, учитель;
скажи: я хитрый? ты – хитрый;
скажи: жалко, что так получилось;
жалко, что так получилось;
настоящее становится прошлым;
скажи мне, что я хороший:
хороший – можно я тебя поймаю на слове,
свободе выбора, фигуре речи? –

рыба моя, рыба, гречневые глаза,
злоба моя узколоба,
даже выспросить, попросить тебе нечего...

Олег Шатыбелко
"Оптина пустынь"
[беседа 3: рыба моя]
2005

четверг, декабря 08, 2005

среда, декабря 07, 2005

На фабрике немецкой, вот сейчас,-

Дай рассказать мне, муза, без волненья!
на фабрике немецкой, вот сейчас,
все в честь мою, идут приготовленья.

Уже машина говорит: "Жую,
бумажную выглаживаю кашу,
уже пласты другой передаю".
Та говорит: "Нарежу и подкрашу".

Уже найдя свой правильный размах,
стальное многорукое созданье
печатает на розовых листах
невероятной станции названье.

И человек бесстрастно рассует
те лепестки по ящикам в конторе,
где на стене глазастый пароход,
и роща пальм, и северное море.

И есть уже на свете много лет
тот равнодушный, медленный приказчик,
который выдвинет заветный ящик
и выдаст мне на родину билет.

Владимир Набоков
"Билет"
1927

вторник, декабря 06, 2005

расстоянье мало и луна проскользает мимо

иду по шоссе саша сама по себе домой
сто дней дуна делает мне красиво
и истекаем вместе пеной перед москвой

сушка не по годам не по росту огромна
и ни голод ни город ее сегодня не рассосут
сто дней и я опять становлюсь бездомной
безумной несдобной особью на белом мосту

З.В.
2005

понедельник, декабря 05, 2005

- Что происходит на свете? - А просто зима.

- Просто зима, полагаете вы? - Полагаю.
Я ведь и сам, как умею, следы пролагаю
в ваши уснувшие ранней порою дома.

- Что же за всем этим будет? - А будет январь.
- Будет январь, вы считаете? - Да, я считаю.
Я ведь давно эту белую книгу читаю,
этот, с картинками вьюги, старинный букварь.

- Чем же все это окончится? - Будет апрель.
- Будет апрель, вы уверены? - Да, я уверен.
Я уже слышал, и слух этот мною проверен,
будто бы в роще сегодня звенела свирель.

- Что же из этого следует? - Следует жить,
шить сарафаны и легкие платья из ситца.
- Вы полагаете, все это будет носиться?
- Я полагаю, что все это следует шить.

Следует шить, ибо сколько вьюге ни кружить,
недолговечны ее кабала и опала.
Так разрешите же в честь новогоднего бала
руку на танец, сударыня, вам предложить!

Месяц - серебряный шар со свечою внутри,
и карнавальные маски - по кругу, по кругу!
Вальс начинается. Дайте ж, сударыня, руку,
и - раз-два-три, раз-два-три, раз-два-три, раз-два-три!

Юрий Левитанский
"Диалог у новогодней елки"
1971

воскресенье, декабря 04, 2005

Что ж, зима. Белый улей распахнут.

Тихим светом насыщена тьма.
Спозаранок проснутся и ахнут,
И помедлят и молвят: "Зима".

Выпьем чаю за наши писанья,
За призвание весельчака.
Рафинада всплывут очертанья.
Так и тянет шепнуть: "До свиданья".
Вечер долог, да жизнь коротка.

Сергей Гандлевский
1976

суббота, декабря 03, 2005

Сегодня таяло, сегодня

я простояла у окна.
Ум - отрезвленней, грудь свободней,
опять умиротворена.

Не знаю, почему. Должно быть,
устала попросту душа,
и как-то не хотелось трогать
мятежного карандаша.

Так простояла я - в тумане,-
далекая добру и злу,
тихонько пальцем барабаня
по чуть звенящему стеклу.

Душой не лучше и не хуже,
чем первый встречный - этот вот,
чем перламутровые лужи,
где расплескался небосвод.

Чем пролетающая птица
и попросту бегущий пeс.
И даже нищая певица
меня не трогала до слeз.

Забвенья милое искусство
душой освоено уже.
Какое-то большое чувство
сегодня таяло в душе.

Марина Цветаева
1914

пятница, декабря 02, 2005

В горах этой ночью прохладно.

В разведке намаявшись днем,
Он греет холодные руки
Над желтым походным огнем.

В кофейнике кофе клокочет,
Солдаты усталые спят.
Над ним арагонские лавры
Тяжелой листвой шелестят.

И кажется вдруг генералу,
Что это зеленой листвой
Родные венгерские липы
Шумят над его головой.

Давно уж он в Венгрии не был -
С тех пор, как попал на войну,
С тех пор, как он стал коммунистом
В далеком сибирском плену.

Он знал уже грохот тачанок
И дважды был ранен, когда
На запад, к горящей отчизне,
Мадьяр повезли поезда.

Зачем в Будапешт он вернулся?
Чтоб драться за каждую пядь,
Чтоб плакать, чтоб, стиснувши зубы,
Бежать за границу опять?

Он этот приезд не считает,
Он помнит все эти года,
Что должен задолго до смерти
Вернуться домой навсегда.

С тех пор он повсюду воюет:
Он в Гамбурге был под огнем,
В Чапее о нем говорили,
В Хараме слыхали о нем.

Давно уж он в Венгрии не был,
Но где бы он ни был - над ним
Венгерское синее небо,
Венгерская почва под ним.

Венгерское красное знамя
Его освящает в бою.
И где б он ни бился - он всюду
За Венгрию бьется свою.

Недавно в Москве говорили,
Я слышал от многих, что он
Осколком немецкой гранаты
В бою под Уэской сражен.

Но я никому не поверю:
Он должен еще воевать,
Он должен в своем Будапеште
До смерти еще побывать.

Пока еще в небе испанском
Германские птицы видны,
Не верьте: ни письма, ни слухи
О смерти его неверны.

Он жив. Он сейчас под Уэской.
Солдаты усталые спят.
Над ним арагонские лавры
Тяжелой листвой шелестят.

И кажется вдруг генералу,
Что это зеленой листвой
Родные венгерские липы
Шумят над его головой.

Константин Симонов
"Генерал"
(Памяти Мате Залки)
Июль 1937

четверг, декабря 01, 2005

В инвалидном кресле меня

везут под сакуру.
Друг ветку наклонил,
и меня засыпало
лепестками распустившихся цветов.
Я не в силах сдержать
нахлынувшего волнения.

Цветы сакуры,
которые цвели у рта,
я
со смаком
съел.

Томихиро Хосино
"Сломанный цветок"
1977

Перевод Василия Зорина
2004