Было белье в гусятах и поросятах -

стали футболки с надписью "Fuck it all".
Непонятно, что с тобой делать, ребенок восьмидесятых.
В голове у тебя металл, а во рту ментол.

Всех и дел, что выпить по грамотной маргарите,
и под утро прийти домой и упасть без сил.
И когда орут – ну какого черта, вы говорите –
вот не дрогнув – "Никто рожать меня не просил".

А вот ты – фасуешь и пробиваешь слова на вынос;
насыпаешь в пакет бесплатных своих неправд.
И не то что не возвращаешь кредитов Богу – уходишь в минус.
Наживаешь себе чудовищный овердрафт.

Ты сама себе черный юмор – еще смешон, но уже позорен;
все еще улыбаются, но брезгливо смыкают рты;
ты все ждешь, что тебя отожмут из черных блестящих зерен.
Вынут из черной, душной твоей руды.

И тогда все поймут; тогда прекратятся муки;
и тогда наконец-то будет совсем пора.
И ты сядешь клепать все тех же – слона из мухи,
много шума из всхлипа, кашу из топора.

А пока все хвалят тебя, и хлопают по плечу, и суют арахис
в левую руку, в правую – ром со льдом.
И ты слышишь тост за себя и думаешь – Крошка Цахес.
Я измученный Крошка Цахес размером с дом.

Слышишь все, как сквозь долгий обморок, кому, спячку;
какая-то кривь и кось, дурнота и гнусь.
Шепчешь: пару таких недель, и я точно спячу.
Еще пару недель – и я, наконец, свихнусь.

Кризис времени; кризис места; болезни роста.
Сладко песенка пелась, пока за горлышко не взяла.
Из двух зол мне всегда достается просто
Абсолютная, окончательная зола.

Вера Полозкова
2007

Я хотел бы жить, Фортунатус, в городе, где река

высовывалась бы из-под моста, как из рукава - рука,
и чтоб она впадала в залив, растопырив пальцы,
как Шопен, никому не показывавший кулака.

Чтобы там была Опера, и чтоб в ней ветеран-
тенор исправно пел арию Марио по вечерам;
чтоб Тиран ему аплодировал в ложе, а я в партере
бормотал бы, сжав зубы от ненависти: "баран".

В этом городе был бы яхт-клуб и футбольный клуб.
По отсутствию дыма из кирпичных фабричных труб
я узнавал бы о наступлении воскресенья
и долго бы трясся в автобусе, мучая в жмене руб.

Я бы вплетал свой голос в общий звериный вой
там, где нога продолжает начатое головой.
Изо всех законов, изданных Хаммурапи,
самые главные - пенальти и угловой.

II

Там была бы Библиотека, и в залах ее пустых
я листал бы тома с таким же количеством запятых,
как количество скверных слов в ежедневной речи,
не прорвавшихся в прозу, ни, тем более, в стих.

Там стоял бы большой Вокзал, пострадавший в войне,
с фасадом, куда занятней, чем мир вовне.
Там при виде зеленой пальмы в витрине авиалиний
просыпалась бы обезьяна, дремлющая во мне.

И когда зима, Фортунатус, облекает квартал в рядно,
я б скучал в Галерее, где каждое полотно
- особливо Энгра или Давида -
как родимое выглядело бы пятно.

В сумерках я следил бы в окне стада
мычащих автомобилей, снующих туда-сюда
мимо стройных нагих колонн с дорическою прической,
безмятежно белеющих на фронтоне Суда.

III

Там была бы эта кофейня с недурным бланманже,
где, сказав, что зачем нам двадцатый век, если есть уже
девятнадцатый век, я бы видел, как взор коллеги
надолго сосредотачивается на вилке или ноже.

Там должна быть та улица с деревьями в два ряда,
подъезд с торсом нимфы в нише и прочая ерунда;
и портрет висел бы в гостиной, давая вам представленье
о том, как хозяйка выглядела, будучи молода.

Я внимал бы ровному голосу, повествующему о вещах,
не имеющих отношенья к ужину при свечах,
и огонь в камельке, Фортунатус, бросал бы багровый отблеск
на зеленое платье. Но под конец зачах.

Время, текущее в отличие от воды
горизонтально от вторника до среды,
в темноте там разглаживало бы морщины
и стирало бы собственные следы.

IV

И там были бы памятники. Я бы знал имена
не только бронзовых всадников, всунувших в стремена
истории свою ногу, но и ихних четвероногих,
учитывая отпечаток, оставленный ими на

населении города. И с присохшей к губе
сигаретою сильно заполночь возвращаясь пешком к себе,
как цыган по ладони, по трещинам на асфальте
я гадал бы, икая, вслух о его судьбе.

И когда бы меня схватили в итоге за шпионаж,
подрывную активность, бродяжничество, менаж-
а-труа, и толпа бы, беснуясь вокруг, кричала,
тыча в меня натруженными указательными: "Не наш!" -

я бы втайне был счастлив, шепча про себя: "Смотри,
это твой шанс узнать, как выглядит изнутри
то, на что ты так долго глядел снаружи;
запоминай же подробности, восклицая "Vive la Patrie!"

И.Б.
1976

Я верил, я думал, и свет мне блеснул наконец;

Создав, навсегда уступил меня року Создатель;
Я продан! Я больше не Божий! Ушел продавец,
И с явной насмешкой глядит на меня покупатель.

Летящей горою за мною несется Вчера,
А Завтра меня впереди ожидает, как бездна,
Иду... но когда-нибудь в Бездну сорвется Гора.
Я знаю, я знаю, дорога моя бесполезна.

И если я волей себе покоряю людей,
И если слетает ко мне по ночам вдохновенье,
И если я ведаю тайны - поэт, чародей,
Властитель вселенной - тем будет страшнее паденье.

И вот мне приснилось, что сердце мое не болит,
Оно - колокольчик фарфоровый в желтом Китае
На пагоде пестрой... висит и приветно звенит,
В эмалевом небе дразня журавлиные стаи.

А тихая девушка в платье из красных шелков,
Где золотом вышиты осы, цветы и драконы,
С поджатыми ножками смотрит без мыслей и снов,
Внимательно слушая легкие, легкие звоны.

Николай Гумилев
"Китайская акварель"
1912

Я как сердцем чуяла -

не надо бы мне с ним ехать.
Но такой же декабрь паршивый, ты помнишь? - ни просвета. По десять клиентов в приемной, бухгалтерша беременная, начальник ястребом сверху, кофе в автомате всегда заканчивается на мне.
А он со своим Египтом: Новый Год да Новый Год, море да море, солнце, блядь. Ну, я подумала - море, солнце. Нахуй Новый Год, просто - солнце. И знала же, чем это закончится, зачем поехала?
Говорю, нет у меня ничего, - купальники, ласты, маски. А он - там купим, не сцы, мол.
Ну ученая же, расстались так расстались, не надо ехать. А он - все! я уже билеты, мол. Из офиса меня забрал в аэропорт.
Поначалу нормально, по ресторанам водил, по магазинам, на яхте чтоб понырять, в пустыню рассвет смотреть. Кофе в постель заказывал. На Новый Год шоу - выпили, конечно, потанцевали, и вроде славно все, забудет, думаю, простит.
Под утро, сука, опять спрашивает - уйдешь со мной? Ну, поругались.
Куда я уйду, какая, нахуй, Океания, какая Австралия? У меня клиенты, Саню только в сад устроила, мама на антидепрессантах, у Володи проект. Он вышел, дверью ебнул.
Я посидела на веранде, допила шампанское, - его нету, сама спать легла. А утром, знаешь, на пляж собираюсь, - купальники, полотенца. Мое сухое все - а его мокрое.
Такие полотенца, знаешь, негры ходят продают, с мультяшками. Паспорт его у меня в сумке остался, и полотенце это мокрое, с суперменом. Я его в ванной на батарее держу, а оно все мокрое. В гостинице на перилах всю неделю мокрое висело, и сейчас не сохнет.

Янина Вишневская
"Пляжное полотенце"
из "Ангел вещей"
2007

she lives with an orange tree and a girl that does yoga

she picks the dead ones from the ground when we come over
and she gives i get without giving anything to me
like a morning sun
like a morning
like a morning sun
like a good good morning sun
the girl that does yoga
when we come over
the girl that does yoga

he lives in a little house on the side of a little hill
picks the litter from the ground, litter little brother spills
he gives i get without giving anything to me
and the dogs they run
and the dogs they
and the dogs they run
in the good good morning sun
side of a little hill
litter little brother spills
side of a little hill

and she's always dressed in white
she's like an angel man she burns my eyes
when she turns she pulls a smile
we drive her 'round man she drives us wild
and she moves like a little girl
i become a child man she moves my world
and she gets splashed in paint and turns away and leaves me standing...

she lives with an orange tree and a girl that does yoga
got a wolf to keep her warm when he comes over
she gives he gets without giving anything to see
and the day it ends
and the day it
and the day it ends
and there's no need for me
with a girl that does yoga
when we come over
with a girl that does yoga

Damien Rice
"Dogs"
2006

"...Первое, что мы увидели,

это объявление, предупреждающее, что белки совсем обнаглели и живут теперь не только на балконах и лестничных клетках, но также забираются и в квартиры. И что если это произойдет, то, по крайней мере, там их не кормить" (с)


***
когда я неостывшее тело,
когда я свеж как глоток воздуха,
когда я в сугробе и леплю снежную бабу -
думаешь ли ты обо мне

когда на мне чёрные блестящие сандалии,
пиджак до талии
и я вытанцовываю шабудабу -
думаешь ли ты обо мне

когда я надеваю сабо,
иду смотреть на цветущую сакуру -
где в этот миг находишься ты, Марта,
по какой из улиц Казея Марата
ты вышагиваешь -
приговаривая -
что от чего произошло,
что от чего произошло.
кто из нас настоящая сестра Лисистрата,
чья во дворе чернеет лопата -
под которой лежит моя снежная баба -
разбита.
проще сказать – убита.

на одной из улиц Казея Марата.

"Кстати, а вы знали, что в самую желтую газету The Sun без PhD по филологии работать не берут?" (с)

Маша Глушкова
2007

Как в норе лежали они с волчком, -

зайчик на боку, а волчок ничком, -
а над небом звездочка восходила.
Зайчик гладил волчка, говорил: "Пора",
а волчок бурчал, - мол, пойдем с утра, -
словно это была игра,
словно ничего не происходило, -
словно вовсе звездочка не всходила.

Им пора бы вставать, собирать дары -
и брести чащобами декабря,
и ронять короны в его снега,
слепнуть от пурги и жевать цингу,
и нести свои души к иным берегам,
по ночам вмерзая друг в друга
(так бы здесь Иордан вмерзал в берега),
укрываться снегом и пить снега, -
потому лишь, что это происходило:
потому что над небом звездочка восходила.

Но они всё лежали, к бочку бочок:
зайчик бодрствовал, крепко спал волчок,
и над сном его звездочка восходила, -
и во сне его мучила, изводила, -
и во сне к себе уводила:
шел волчок пешком, зайчик спал верхом
и во сне обо всем говорил с волчком:
"Се," - говорил он, - "и адских нор глубина
рядом с тобой не пугает меня.
И на что мне Его дары,
когда здесь, в норе,
я лежу меж твоих ушей?
И на что мне заботиться о душе?
Меж твоих зубов нет бессмертней моей души.»

Так они лежали, и их короны лежали,
и они прядали ушами, надеялись и не дышали,
никуда не шли, ничего не несли, никого не провозглашали
и мечтали, чтоб время не проходило,
чтобы ничего не происходило, -
но над небом звездочка восходила.

Но проклятая звездочка восходила.

Линор Горалик
2000е

this has got to die

i said this has got to stop
this has got to lie down
with someone else on top
you can keep me pinned
'cause it's easier to tease
but you can't paint an elephant
quite as good as she

and she may cry like a baby
and she may drive me crazy
'cause i am lately
lonely

so why did ya have to lie
i take it i'm your crutch
the pillow in your pillowcase
is easier to touch
and when you think you've sinned
do you fall upon your knees?
or do you sit within your picture?
do you still forget the breeze?

and she may rise if i sing you down
and she may wisely cling to the ground
'cause i'm lately
horny
so why would she take me
thorny?

what's the point of this song or even singing?
if you've already gone, why am i clinging?
well i could throw her out
and i could live without
and i could do it all for you
i could be true

tell me if you want me to lie
'cause this has got to die
i said this has to stop
this has got to lie down, down
with someone else on top

you can both keep me pinned
'cause it's easier to tease
but ye can't make me happy
quite as good as me..
well,
you know that's a lie

Damien Rice
"Elephant"
2006

... мы поедем, Саша, к тебе на красивое, тихое озеро,

бросим к чёрту всё, и будем слушать, как распускаются лотосы,
как мне, Саша, осточертело просыпаться в этом теле и в этом возрасте
с видом на человеческое несчастье и горе

... бегала, бегала я из одной книжки в другую, стыдно вспомнить,
вырванным фолиантом всë равно портила вид любой книги,
но... эта голая тварь, что пьëт мою кровь долгие годы,
Саша, я точно знаю, что кровь не утоляет жажды

... мне говорят, олух ты царя небесного, бог шельму метит,
а я любовь свою держу взаперти, чтоб никто не сглазил,
а ей хочется туда, куда ворон костей не носил, Саша,
не проговорись, что у неë чугунные крылья

... Саша, в этих телах нет людей, тук-тук, кто там...
разноцветными глазами неужели это я смотрю в осень,
вижу, как лягушка Басë плюхнулась в пруд, слышу
звуки дождя о виноградные листья...

из
Татьяна Зима
2004

Она еле сидит на стуле, возит черное под глазами,

сморкается, тыкает штопором в пробку.
Не попадает. Передает.
Она говорит - он меня не любит,
пришел наутро, сказал "с друзьями",
мол, умер мобильный и не было денег,
но я же знаю, вижу, что - врет

Она (другая) ломает спички -
Мать меня никогда не любила,
я поняла это только лет в тридцать.
Приехала к ней, а она "тут гости,
прости, но диванчик в прихожей занят.
Я думала, будешь спать у подруги".
а я мать не видела около года.

Третья она - отец нас оставил,
когда мне было лет восемнадцать.
С тех пор он прислал всего две открытки,
с Днем Пограничника и с Восьмым Марта.
Я до сих пор ношу их в сумке
в анкетах пишу, что давно уже умер,
еще в году в девяносто девятом.

Четвертый он говорит - дочки бляди,
нет, я не выпил, я трезв, как пастор,
смотри, как так можно - я с переломом,
Машка рыдает на кухне в коляске,
а эта стерва рисует губы,
говорит: "я с подругами, скоро буду"
приходит, от нее прет мужскими духами.

Сто двадцать пятый стоит на коленях
в парке, у вытертой тенью скамейки,
месит губами: "Боже, Боже, за что,
почему ты меня оставил?" и поправляет
ворот рясы, и тяжело, с хрипотцою дышит
а вокруг ходит жаркое солнце,
трогает голубей, ветки, крыши.

Я стою рядом, в этом же парке,
очень медленно курю сигарету,
мечтаю о том, чтоб найти маяк
и навсегда отсюда уехать.
Потому что любви, похоже,
никогда
больше не будет.


А на маяке есть смотритель,
скрипучие сети, что пахнут рыбой,
постоянно дующий ветер,
никогда не спящие чайки
и синее-синее море.

Святослава Швец
2007