i was wandering once in a turbulent shopping mall

as the saturday rush started slowing down to a crawl

and i asked this girl as my tootsies were getting sore
for the shortest way to the nordstrom department store

not that finding that nordstrom was such an imperative task
just a random thought and she was on the spot to ask

or it may have been macy's somewhere on the limb of the grid
it just seemed like the right time to ask her so ask i did

she was hawking some dead sea ointments with time to bide
but she ceased her commerce and offered to be my guide

we kept traipsing like clockwork bunnies all day and all night
through the ever thickening throng through the fading light

where the very breath got sticky like cheesecloth that clings
to the skin as my guide escaped on her clockwork wings

leaving me with a voiceless multitude barely awake
on a desert shore of some unexpected lake

neither nordstrom nor frigging macy's in sight but instead
an old gent on a hill to judge the quick and the dead

on the dead sea shore handing verdicts in in the nick
of time and i looked and i wasn't among the quick

thus was totally wasted a gainful trip to a mall
picking someone to ask for a way is a judgment call

Alexey Tsvetkov
"wasted opportunity"
2013

иногда я представляю, как мы гуляем в золотом пасторальном саду:

никакой метафизики – сплошной променад.
не понимая, что природа для человека – то же, что Герострат.
сад медленно в нас проникает, как яд.

треугольники елок вписываются в овал
воздуха над горизонтальной водой.
может быть, я ошибаюсь, но иногда мне кажется, что
самые точные – не всегда самые правильные слова.

мир вещей проще, а значит, всегда - верней.
вещи скрывают нас от пространства,
т.е. от вечности, потому что она
вне

этих новых зеленых перчаток, пахнущих кожей и краской,
лампы настольной с треснувшим абажуром,
кошечки – серой, солдатски-суконной, важно сидящей в окне,
в сумерках представляющейся невнятной гравюрой.

стол, табакерка, зима, зима:
Пушкин не пьет, а только слушает звон стекла.
Лермонтов просто уходит один.
что за метель нас всех замела?
каждый давно, понимаешь, слишком давно один,

каждый уходит один.
впрочем, каждый уходит один,
даже если уходят вдвоем.
я понимаю это, я все понимаю, но.

Екатерина Симонова
2012

Даша, Даша, все, что было чужим,

когда-нибудь становится нашим:
маленький (кажущийся большим) дом,
вяжущий хвойный вкус и запах,
червяки дождевые, жужелицы, два разноцветных стекла,
на завтрак вареная свЁкла (или свеклА?),
дорогой и полем измененные детские голоса,
солнечные пескари на вымытых окнах,
плывущие, не уплывающие так долго,
как только может длиться день, о котором
ты после не сможешь вспомнить почти ничего –
не потому что долог,
а потому, что слишком хорош для памяти и ее укора
в том, что больше этого не повторится,
но зато останется нашим,
спрятанным, как за щекой ореховая карамелька
или в обувной старой коробке – стопка открыток
«С новым годом!», перетянутых бельевой резинкой,
лаковых и неблестящих,
бабушкиных, дедушкиных, тетивалиных,
дядететиных, чьих-то еще,
время которым, ты понимаешь, все-таки нипочем,
карамелька растает,
на бумаге выцветут все слова,
но это останется все в тебе –
маленький (кажущийся большим) дом
и – все-таки ты узнаёшь их! – голоса.

Екатерина Симонова
"Письмо 40. Даше Димке."
Из цикла "Письма вконтакте"
2013

Лили Марлен, ты не жила при совке,

ты вообще не знала, что такое совок,
но батальоны, шедшие налегке,
несли эту ломкую песню, каждый в своем рюкзаке
меж порнографических снимков и нежных маминых строк.

б

Война началась в июне, и уже в осенние дни,
летнюю кампанию прогоцав, во мрак ночной
уходили "наши", как сами себя они
трепетно называли, и нет особой вины
в любви к незнакомым лицам без надобности большой.

в

Что поделать - таков уж был вперед их гнавший завет,
такая сансара рабочая, такой православный чин,
что каждый в своей ойкумене, достигнув звезд и планет,
предмет любви обретя, любил бы этот предмет,
кроме, конечно, дебилов и одиноких мужчин.

г

Но вы, наконец, появились – дети германских лесов,
непоседливые сорвиголовы рейнских рабочих долин,
и радовались мещане появлению их голосов,
кроме повешенного агитатора, качавшегося, как чаша весов.
Он один не радовался. Он был вообще один.

д

Смешно и наивно, но в кажом городе был
петлюровец, прочищавший свой слуховой аппарат,
вот рвались попеть комсомолки, чувствуя пыл,
вот братьям хлеб-соль поднес и бант нацепил
на вышиванку предатель - полный парад.

е

О городе вы заботились – листовки на мостовой:
пусть дрожит мародера хребет кривой!
Открыли «Просвиту», поднявши грохот и вой,
остаток советстких тварей в зоопарк загнали гурьбой.
Хоть кому был он нужен – ваш зоопарк такой?

ж

Пионеры-юннаты, что вам стихи слагали, спеша,
учительница, что пускала вас на постой со всей
душой – все заплатят жертву сполна, греша:
вот она, славянская, психоделическая душа!
Ясно, каков урожай, но знай себе, сей.

з

Скажите нервному мальчику, что промерзал дотла
в зимней редакции, веря, что это еще не конец,
когда вы уходили из города, из его воды и тепла,
скажите, хоть капля совести потом затекла
в глубину ваших холодных немецко-фашистских сердец?

и

Даже не зная природы некоторых вещей,
через всю непруху, тоску, хоть раз
и, если уже откровенно – без обид и соплей,
неужели сами не видели, не имели глаз,
что рейх ваш – фата моргана, а фюрер ваш – пидарас?

к

Боль этого города не утолить, беду
не залечить, не унять обиду на всех , кто оставил его, бежав
поэтому – лучше сдохну, чем просто так упаду
на площадь его свободы - навзничь, у всех на виду,
не отойдя от корней его наркотических трав.

л

Лишь неподвижное небо смотрит на нас свысока,
линзами Богородицы в наши дома глядит.
Греются шоколадки в руках детворы,
пахнет драпом в учительской, дождь заливает дворы.
как журавль-путешественник, геликоптер летит.

Сергей Жадан
"Стансы для немецко-фашистских захватчиков"
2008
Перевод с украинского
Борис Херсонский 2013