1. Бабушка мазала гусиным жиром

мои обмороженные щеки, приговаривала:
«не вертись, потерпи, сейчас неприятно,
зато потом будет легче».

я выросла, бабушка умерла, но я все так же
продолжаю терпеть, если что-то мне неприятно,
потому что в детстве так меня научили.
если же забываю об этом,
то потом очень бывает стыдно.

не знаю, зачем пишу об этом,
потому что хотелось говорить о другом:
какой был в субботу ветер,
что я замерзала, несмотря на две кофты и куртку,
но домой все равно не хотелось,
потому что качались у берега две синие лодки,
потому что в ржавой воде пруда
человек терпеливо удил нержавейку-рыбу,
потому что в пустых скворечниках этого парка
никогда никого не было и не будет.

2
Света почти не было, будто кто-то уменьшил
свет настольной лампы, накинул на птичью клетку
серый платок, и отражались в окнах
облака, ветки, листья, будто окон
и не было вовсе, точнее,
не было ничего внутри дома:
ни разрозненных выцветших хрупких чашек,
ни подоконных сиреневых, розовых, белых фиалок,
ни пластмассовой коричневой, но прозрачной
статуэтки то ли хорька, то ли бобра,
никакого хлама, милого сердцу,
собираемого годами, десятилетиями,
так что становится и не нужен, а выбросить жалко,
кому-то отдать – еще жальче, еще больнее,
потому что как можно представить
чужие взгляды, чужие руки, чужой запах
на своих вещах, ставших семьею
больше семьи, определенной тебе бессмысленною,
беспамятною природой.

3
Когда меня больше не будет, не бойтесь
говорить обо мне дурное, поскольку дурное -
это всего лишь часть человека, возможно -
лучшая, потому что она искренней всего остального.

Что такого, в том, что была злоязычна,
слабохарактерна, глуповата,
эгоистична (впрочем, эгоистичны все люди)?
это не главное, потому что
жить было весело, даже если и страшно.

Вот они, мои радости, обидные для других, простые:
перстни с железными лицами и разными янтарями,
тепло женщины, сидящей рядом со мною,
свежий пирог, большой город, говорящий с нами

обо всем, желающий нам дурного больше,
чем мы сможем сделать сами,
и искушение это – не лучшая ли радость,
забранная с собою.

4
Тон письма становится совсем ровным,
как будто меня ничего не тревожит –
конечно, тревожит,
просто река время несет меня, не спрашивая разрешенья,
не интересуясь моей тревогой,
и это меня успокаивает, как ни странно.

да, соглашаюсь, сравненье
реки со временем хрестоматийно, вышло давно из моды,
но что поделать, если
время – это река, одна из многих,
и чем дольше живешь, тем более понимаешь,
что все реки устают в свое время
и все усталые реки в свое время втекают в великое море.

существует ли время,
уставшее от себя самого?
существут ли люди
уставшего времени
или мы просто
призраки, пытающие себя разглядеть в старом зеркале,
помутневшем, треснувшем, обрамленном.

Екатерина Симонова
"Описание ожидания"
2014

"Совокупленье у них совершается открыто, как у скота" -

писал Геродот. Плюс - в ходу наркота:
соберутся, бывало, затопят баньку,
на камелек - коноплю и валяют ваньку.
Завоевали полмира, а в домах нищета.

Лучшие годы они проводят верхом.
Все вопросы у них решает ревком,
Сидят три хмыря за столом, кумачом накрытым,
Урчат под нос, что твоя свинья над корытом,
на приветствие грека отвечают плевком.

Звериный стиль господствует в жизни и медном литье.
Полная чаша хмельная , потом - забытье.
В эти часы их посещают виденья: почившие предки,
часто - кони, но и летучие мыши - нередки.
Продрал глаза и снова садись за питье.

Да, варвары - мы. Но сила лучше ума.
Мы умираем за грош, а иногда - задарма.
Да, скифы мы. Да, раскосые азиаты.
Но из нас получаются неплохие солдаты.
И надежные стражи - была бы тюрьма.

Борис Херсонский
"Скифы"
2014

Дорогой Карл Двенадцатый, сражение под Полтавой,

слава Богу, проиграно. Как говорил картавый,
время покажет — кузькину мать, руины,
кости посмертной радости с привкусом Украины.

То не зелено-квитный, траченый изотопом,
— жовто-блакитный реет над Конотопом,
скроенный из холста: знать, припасла Канада -
даром, что без креста: но хохлам не надо.

Гой ты, рушник-карбованец, семечки в потной жмене!
Не нам, кацапам, их обвинять в измене.
Сами под образами семьдесят лет в Рязани
с залитыми глазами жили, как при Тарзане.

Скажем им, звонкой матерью паузы метя, строго:
скатертью вам, хохлы, и рушником дорога.
Ступайте от нас в жупане, не говоря в мундире,
по адресу на три буквы на все четыре

стороны. Пусть теперь в мазанке хором Гансы
с ляхами ставят вас на четыре кости, поганцы.
Как в петлю лезть, так сообща, сук выбирая в чаще,
а курицу из борща грызть в одиночку слаще?

Прощевайте, хохлы! Пожили вместе, хватит.
Плюнуть, что ли, в Днипро: может, он вспять покатит,
брезгуя гордо нами, как скорый, битком набитый
отвернутыми углами и вековой обидой.

Не поминайте лихом! Вашего неба, хлеба
нам — подавись мы жмыхом и потолком — не треба.
Нечего портить кровь, рвать на груди одежду.
Кончилась, знать, любовь, коли была промежду.

Что ковыряться зря в рваных корнях глаголом!
Вас родила земля: грунт, чернозем с подзолом.
Полно качать права, шить нам одно, другое.
Эта земля не дает вам, кавунам, покоя.

Ой-да левада-степь, краля, баштан, вареник.
Больше, поди, теряли: больше людей, чем денег.
Как-нибудь перебьемся. А что до слезы из глаза,
Нет на нее указа ждать до другого раза.

С Богом, орлы, казаки, гетманы, вертухаи!
Только когда придет и вам помирать, бугаи,
будете вы хрипеть, царапая край матраса,
строчки из Александра, а не брехню Тараса.

Иосиф Бродский
"НА НЕЗАВИСИМОСТЬ УКРАИНЫ"
1994

Стихотворение «На независимость Украины» Иосиф впервые прочитал 28 февраля 1994 г. в Нью-Йорке в Куинс-колледже, где его записали на магнитофон и расшифровали потом с ошибками. В таком виде оно и пошло гулять в самиздате и было опубликовано в Киеве в газете «Столица» (1996, номер 13). Об этом можно прочитать у Лосева «Иосиф Бродский», стр.263-266.
Прилагаю в прицепе точный текст, полученный от самого Иосифа. (Наталья Горбаневская, 2008)

Спаси Господи, дым!

— Дым-то, Бог с ним! А главное — сырость!
С тем же страхом, с каким
Переезжают с квартиры:

С той же лампою-вплоть, —
Лампой нищенств, студенчеств, окраин.
Хоть бы деревце хоть
Для детей! — И каков-то хозяин?

И не слишком ли строг
Тот, в монистах, в монетах, в туманах,
Непреклонный как рок
Перед судорогою карманов.

И каков-то сосед?
Хорошо б холостой, да потише!
Тоже сладости нет
В том-то в старом — да нами надышан

Дом, пропитан насквозь!
Нашей затхлости запах! Как с ватой
В ухе — спелось, сжилось!
Не чужими: своими захватан!

Стар-то стар, сгнил-то сгнил,
А всё мил… А уж тут: номера ведь!
Как рождаются в мир
Я не знаю: но так умирают.

Марина Цветаева
30 сентября 1922

Ползет подземный змей,

Ползет, везет людей.
И каждый — со своей
Газетой (со своей
Экземой!) Жвачный тик,
Газетный костоед.
Жеватели мастик,
Читатели газет.

Кто — чтец? Старик? Атлет?
Солдат? — Ни черт, ни лиц,
Ни лет. Скелет — раз нет
Лица: газетный лист!
Которым — весь Париж
С лба до пупа одет.
Брось, девушка!
Родишь —
Читателя газет.

Кача — «живет с сестрой» —
ются — «убил отца!» —
Качаются — тщетой
Накачиваются.

Что для таких господ —
Закат или рассвет?
Глотатели пустот,
Читатели газет!

Газет — читай: клевет,
Газет — читай: растрат.
Что ни столбец — навет,
Что ни абзац — отврат…

О, с чем на Страшный суд
Предстанете: на свет!
Хвататели минут,
Читатели газет!

— Пошел! Пропал! Исчез!
Стар материнский страх.
Мать! Гуттенбергов пресс
Страшней, чем Шварцев прах!

Уж лучше на погост, —
Чем в гнойный лазарет
Чесателей корост,
Читателей газет!

Кто наших сыновей
Гноит во цвете лет?
Смесители кровей,
Писатели газет!

Вот, други, — и куда
Сильней, чем в сих строках!
Что думаю, когда
С рукописью в руках

Стою перед лицом
— Пустее места — нет! —
Так значит — нелицом
Редактора газет-

ной нечисти.

Марина Цветаева
"Читатели газет"

Ванв, 1-15 ноября 1935

мы маленькие мы каждый лежим в постели

стрижены под ноль на висках синие жилки
мне дали книжку и я читаю про степи
и леса которых в глаза не видел в жизни
люся спящая слева помнит что ходила
в ясли но смысл воспоминания неясен
как ни описывает все темна картина
не могу себе представить никаких ясель
мы больны но ничего не знаем об этом
потому что болели всегда сколько были
многие взрослые добры кормят обедом
взрослые для того чтобы детей кормили
после тихого часа делают уколы
приходит важный завотделения в маске
справа дурно пахнет оказалось у коли
открылись пролежни и он на перевязке
коля когда ходячий важничал и дулся
видел жука и лошадь говорит большая
как слон но после операции вернулся
в гипсе и как мы с люсей молчит не мешая
в книжке пишут про партизана уверяют
что сражен фашистской пулей книжка похожа
на правду одно хорошо что умирают
взрослые а дети знай себе живут лежа
в день когда умер сталин нас носили мыться
плачут а все же моют банный день в палате
люся на топчане как на тарелке птица
ни косы никогда не носила ни платья
пока мы так лежим с ней рядом в голом виде
нас намыливают а санитарка верка
поет про то не ветер ветку поднимите
руку кто не забыл на языке вкус ветра
помню играли резиновыми ежами
почему именно ежами этот день я
запомнил поскольку сталин и мы лежали
в мыле дети эдема в день грехопаденья.

Алексей Цветков
2008

поцілунок солоний бо я сльоза

поцілунок бездонний бо я гроза
поцілунок крилатий бо я пташа
вся жива трепетка душа
починається світло з його небес
починається щастя з його чудес
вітер серце навіщось збиває з ніг
серце тане горить мерехтить як сніг
або просто горить як сніг

Марианна Кияновская
2014

я тобі з дива і навздогін щаслива

я тобі музика і назавжди жива
вся безконечно зоряно мерехтлива
впіймана в тіло вивільнена в слова
вибух а потім радістю плоть від плоті
дихаєш знаєш бачиш на дотик теж
досвід радіється діється у польоті
майже у вічності отже уже без меж

Марианна Кияновская
2014

Устаю облачать,

кормить устаю себя.
Устаю любить - даже детей.
Жизни край непочатый,
должна быть еще зима,
а пора умирать. Утешь.
Кто бы ты ни был -
бог облаков, безымянный жук,
просто дыра,
под мамрийским дубом три нимба, -
все равно у кого прошу
утешенья. Слаб
язык.
забываю слова молитв,
и зачем они? Зачем это было:
смешные звуки в лесах, пиры,
двенадцать по кругу цифр,
туфли всех величин,
комнаты в городах, зачем затылок, спина, живот,
плацента в звездах, сюжет картин, навыки, сроки земных работ?-
- проясни.
Только размер стиха отделяет страх, отдаляет его предел, мой.
Хлынешь потом, воцаришься опять, река
речи прямой.

Хельга Ольшванг
2014

Are you aching for the blade?

That's okay, we're insured.
Are you aching for the grave?
That's okay, we're insured.

Getting away with it, all messed up.
Getting away with it, all messed up -
That's the living
We're getting away with it, all messed up.
Getting away with it, all messed up -
That's called living.

Daniel's saving Grace:
She's out in deep water.
I hope he's a good swimmer.
Daniel's saving Grace:
Deep inside his temple
He knows how to serve her.

Getting away with it, all messed up.
Getting away with it, all messed up -
That's the living.
We're getting away with it, all messed up,
Getting away with it, all messed up -
That's the living.

Daniel drinks his weight,
Drinks like Richard Burton,
Dance like John Travolta... Now
Daniel's saving Grace -
She was all but drowning.
Now they live like dolphins.

Getting away with it, all messed up,
Getting away with it, all messed up -
That's the living.
We're getting away with it, all messed up,
Getting away with it, all messed up -
That's the living.

James
"Getting Away With It"
2001

Колонизаторам — крышка!

Что языки чесать?
Перед землею крымской
совесть моя чиста.
Крупные виноградины...
Дует с вершин свежо.

Я никого не грабил.
Я ничего не жег.

Плевать я хотел на тебя, Ливадия,
и в памяти плебейской
не станет вырисовываться
дворцами с арабесками
Алупка воронцовская.
Дубовое вино я
тянул и помнил долго.

А более иное
мне памятно и дорого.

Волны мой след кропили,
плечи царапал лес.
Улочками кривыми
в горы дышал и лез.
Думал о Крыме: чей ты,
кровью чужой разбавленный?
Чьи у тебя мечети,
прозвища и развалины?

Проверить хотелось версийки
приехавшему с Руси:
чей виноград и персики
в этих краях росли?
Люди на пляж, я — с пляжа,
там, у лесов и скал,
«Где же татары?» — спрашивал,
все я татар искал.

Шел, где паслись отары,
желтую пыль топтал,
«Где ж вы,— кричал,— татары?»
Нет никаких татар.
А жили же вот тут они
с оскоминой о Мекке.
Цвели деревья тутовые,
и козочки мекали.

Не русская Ривьера,
а древняя Орда
жила, в Аллаха верила,
лепила города.
Кому-то, знать, мешая
зарей во всю щеку,
была сестра меньшая
Казани и Баку.

Конюхи и кулинары,
радуясь синеве,
песнями пеленали
дочек и сыновей.
Их нищета назойливо
наши глаза мозолила.
Был и очаг, и зелень,
и для ночлега кров...

Слезы глаза разъели им,
выстыла в жилах кровь.
Это не при Иване,
это не при Петре:
сами небось припевали:
«Нет никого мудрей».

Стало их горе солоно.
Брали их целыми селами,
сколько в вагон поместится.
Шел эшелон по месяцу.
Девочки там зачахли,
ни очаги, ни сакли.
Родина оптом, так сказать,
отнята и подарена,—
и на земле татарской
ни одного татарина.

Живы, поди, не все они:
мало ль у смерти жатв?
Где-то на сивом Севере
косточки их лежат.

Кто помирай, кто вешайся,
кто с камнем на конвой,—
в музеях краеведческих
не вспомнят никого.
Сидит начальство важное:
«Дай,— думает,— повру-ка».
Вся жизнь брехнею связана,
как круговой порукой.
Теперь, хоть и обмолвитесь,
хоть правду кто и вымолви,—
чему поверит молодость?
Все верные повымерли.

Чепухи не порите-ка.
Мы ведь все одноглавые.
У меня — не политика.
У меня — этнография.
На ладони прохукав,
спотыкаясь, где шел,
это в здешних прогулках
я такое нашел.

Мы все привыкли к страшному,
на сковородках жариться.
У нас не надо спрашивать
ни доброты ни жалости.

Умершим — не подняться,
не добудиться умерших...
но чтоб целую нацию —
это ж надо додуматься...

А монументы Сталина,
что гнул под ними спину ты,
как стали раз поставлены,
так и стоят нескинуты.

А новые крадутся,
честь растеряв,
к власти и к радости
через тела.

А вражьи уши радуя,
чтоб было что писать,
врет без запинки радио,
тщательно врет печать.
Когда же ты родишься,
в огне трепеща,
новый Радищев —
гнев и печаль?

Борис Чичибабин
"Крымские прогулки"
1961

Мы шли на лодке по лесной реке.

Жара плыла от нас невдалеке.
Молчали птицы. Высились осины.
По берегу трусил веселый пес
И в белой пасти кончик лета нес –
Внизу зеленый, сверху светло-синий.

Весло ныряло в воду делово.
И не было на свете ничего,
Помимо пса, реки, осин и света –
Лишь мерный плеск, лишь стук собачьих лап,
Лишь озорной, расслабленный осклаб,
Оскал небес да трепетанье лета.

И мы не рассуждали ни о чем,
А, раз за разом двигая плечом,
Перемещали мир, простой и сущий.
Кончался август. Продолжался день.
И вверх ногами пес летел в воде.
И вниз ногами пес бежал по суше.

Дмитрий Коломенский
2014

Върви по улицата

най-красивата жена на август,
най-гъвкавата, най-зеленооката.
Малко е да кажем,
че дърветата й свалят шапки и корони
и че старците въздишат, без да знаят Омир.

Тази нощ мъжът й вместо всички
ще заспи във влажните чаршафи
с точеща се слюнка по възглавницата.
Тя ще стане тихо и на пръсти
в кухнята ще влезе, после дълго
там ще мие някаква чиния....

....или с някаква чиния са я грабнали,
или през малкото прозорче е избягала,
или поради идващата есен. Тя е млада...
Това ще се говори утре и ще радва,
защото най-красивата жена е ничия
и (както се разбра в началото)
- на август.

Георги Господинов
2014

Теперь я знаю, что мой отец ничего не понимал в войне.

Он также не разбирался и в пчелах.
Когда началась Вторая Мировая,
он, надев форму, отправился сражаться с фашизмом,
Покинув родной дом и свои ульи.
Когда пчелы одичали и начали нападать на детей,
местные жители боролись с ними с помощью дыма.
На втором году уже новой войны
он вернулся в старый семейный дом
и снова занялся пчеловодством.
Он перестал читать газеты,
все реже и реже ругал власти
и уходил, когда кто-нибудь начинал говорить
о политике.

Он прислал мне банку меда. Я до сих пор ее не открыл.

Я слышал, что в десяти километрах от этого дома
были убиты и похоронены 4000 человек.
Я слышал, что смрад гниющих тел,
лежавших на футбольном поле, был сильнее запаха лип.
Говорили, что никто не мог спать
от взрывавшихся пустых желудков мертвецов
жаркими летними ночами.

Отец не знал об том.
Он занимался пчеловодством и отправлял банки с медом.

Листая энциклопедии, я узнал, что пчелы могут далеко летать
и легко переносят смрад.
Я плакал.
Я не знаю, как объяснить своим детям, почему я запрещаю им
открывать эту банку с медом, что прислал мой отец.
Воин и пчеловод,
ничего не понимающий ни в войне,
ни в пчелах.
Он также не разбирался и в пчелах.
Когда началась Вторая Мировая,
он, надев форму, отправился сражаться с фашизмом,
Покинув родной дом и свои ульи.
Когда пчелы одичали и начали нападать на детей,
местные жители боролись с ними с помощью дыма.
На втором году уже новой войны
он вернулся в старый семейный дом
и снова занялся пчеловодством.
Он перестал читать газеты,
все реже и реже ругал власти
и уходил, когда кто-нибудь начинал говорить
о политике.

Он прислал мне банку меда. Я до сих пор ее не открыл.

Я слышал, что в десяти километрах от этого дома
были убиты и похоронены 4000 человек.
Я слышал, что смрад гниющих тел,
лежавших на футбольном поле, был сильнее запаха лип.
Говорили, что никто не мог спать
от взрывавшихся пустых желудков мертвецов
жаркими летними ночами.

Отец не знал об том.
Он занимался пчеловодством и отправлял банки с медом.

Листая энциклопедии, я узнал, что пчелы могут далеко летать
и легко переносят смрад.
Я плакал.
Я не знаю, как объяснить своим детям, почему я запрещаю им
открывать эту банку с медом, что прислал мой отец.
Воин и пчеловод,
ничего не понимающий ни в войне,
ни в пчелах.

Горан Симич
Перевод А. Сен-Сенькова
2014

В тот самый день я был стране, которая выиграла

Кубок мира. Толпа кричала «Победа, победа»…
Все бегали как безумные, государственные флаги
развивались за их спинами. Это зрелище было слишком
роскошным для моих бедных глаз. Только когда толпа
рассосалась, я заметил, что кто-то украл
мою сумку с едой.

Давным давно, держа русский пулемет, мой отец
вошел в свой город, чтобы отпраздновать другую
победу, с людьми, которые в тот год смогли вырастить
только цветы. «Победа, победа…» кричал отец,
худой как мертвец, украшенный цветами, что
пахли порохом.

Он никогда не был заграницей из патриотических
соображений, и кладбищенская ограда была единственной
границей, что он пересек.

Вот почему мне тяжело видеть его, возвращающимся
с рынка с пустой сумкой. «Я сражался не за это,
они же обманывают бедных людей» кричит он в
коридоре. Мама тащит его на кухню и наливает
бренди. Я, словно преступник, ускользаю из дома,
что не спрашивать себя вслух «Это тот же
мужчина, которого я вижу на фотографии, входящим
в город и выкрикивающим слова, уже не имеющие
смысла?»

Горан Симич
"Победа"
Перевод А. Сен-Сенькова,
2014

все выходит не так, как должно быть:

Психея спит, не дождавшись лица твоего,
просто спит, позабыв про жизнь,
где любовь не имеет черт,
и никто вообще ничего
не получает настолько, чтобы назвать своим.
холодает перед дождем,
горизонт яснеет, темнеет вода,
и на земле тени колонн
чернеют, оборотясь,
оборачиваясь, заворачиваясь в
землю, как заворачивается во взгляд
бутон нерасцветший, спокойный сон
лежащего, лежащей перед тобой
с невинностью отрицания на челе,
с неверностью обещания, свет
скользит и пропадает в нем, с ней.

Екатерина Симонова
2014

вести с полей сражений или просто с полей -

где лежат убитые, где пара ночует в стогу.-
лето в августе жарче и в то же время дряхлей -
плетется к морю, вздыхая на каждом шагу
и как там тот урожай, каковы успехи в боях -
где гуляют танки, где берется комбайн за труды,
никто об этом не думает в наших блаженных краях,
где главное - температура морской воды.

Борис Херсонский
2014