Девушки, обученные телегонии, игра в ручеёк

монструозные волны, младенцы, вымытые на поверхность экрана
уже распятыми – чувства верующих в языке:
«храм воздвигнут, мы сформулированы оскорбленными»
этот текст – женщина, у него опыт женщины, строение женщины, заряд женщины
потому что женщина – это волна, это пропаганда
кто первым выебет этот текст?
Я живу в России – кто-то обязательно выебет этот текст
в подворотне темного чтения или чтения при свете домашнего очага
даже если мы будем кричать что наши т.н. матки
оторванные от реальности
обладают
информационно-волновой памятью
обладают
инопланетным разумом
являются
носителями вымирающего языка
ежемесячно производят
не кровь а нефть
наш ребенок – это невымываемый плод насилия
у него
глаза насилия руки насилия он короче в теме
он родится правильным традиционным текстом
с высоким индексом цитирования
в рамках всенародного освободительного движения

Дарья Серенко
2016

Не знаю, как это бывает у вас, но я должен себя полностью измотать,

чтоб где-то уже в середине ночи кубики слов начали вываливаться изо рта.
Иногда они как живые игральные кости катятся по столу, весело падают,
подскакивают на ковре и замирают возле какого-нибудь узора –
фигуры всадника, розы, оленя, листка – и я говорю "ах!" и
"так вот какое ты, слово!".
Летние слова скачут быстрее и дальше.
Осенние – попадают под дерево, где какая-то скучная желтая опаль.
Или порой одной своей гранью впиваются в горный хребет.
Весенние кубики звонко цокают, как бильярдные шары при прямом попадании.
Зимние слова глухо катятся в пустоте. И даже не падают со стола.
Они не имеют значения, полые. Словно бы книги, в которых вырезана середина,
но секретная вещь в них так и не вложена…
Слова разбиваются о CD, как хрустальные туфли
о педали старых церковных органов.
Или становятся вязкими, как нагревшийся пластилин,
если коснутся домашнего кинотеатра. К примеру,
некое слово как-то, задев DVD с Тинто Брассом,
вдруг обернулось вибратором бирюзового цвета…
А на улице кубики не получались – всё больше камушки да сухие листья.
Или ягоды земляники. Я знаю, тебе они нравились. Да и мне, пожалуй.

Хамдам Закиров
"Секреты ковроткачества"
2016

Недавно в сети увидел эти чудесные фото:

белый китайский фарфор и на нем муравьи,
тщательно прорисованные немецкой художницей Эвелин Браклоу.
Скромное обаяние правильных нежных линий,
тонкие носики, изящные ручки, непременные золотые каёмочки,
еле заметная патина, словно покрывшая (а может и в самом деле покрывшая)
идеальный белый, заключенный в идеальных линиях
едва ль не эльфийских идеальных пропорций и форм.
И на этом прекрасном белом – цепочки муравьев,
и солнце поблескивает на их хитиновых тельцах.
У сахарниц и чайников они облепили краешек горлышка,
словно бы норовя, безрезультатно, подлезть под крышку.
Блюдца цепочки муравьев пересекают деловито и тихо,
либо облепляют единственную, нарисованную в центре клубничку.
У молочника они слизывают остатки молока на носике,
в сухарнице — подбирают последние крошки на дне...
Всё это можно купить в интернете – от 160 долларов штука.

А мне весь этот фарфор представился в старом белом буфете
с трещинками по вздувшейся местами краске,
стеклянные дверцы которого узорчато разделены
на ромбики и треугольники тонкими рейками.
И стоит этот белый буфет на просторной кухне,
либо на террасе белого дома с видом на море,
и ветер треплет белые занавеси, и хлопает сохнущее на дворе белье,
делая вслед за порывами замысловатые движения,
почти повторяя знак бесконечности,
и по небу плывут кучевые неспешные облака.
И, конечно, белый блестящий песок – вниз, от двора и до моря.
Местом может быть Крым, к примеру.
И море может быть черным. С маленькой буквы.
И уже вовсе не день, а вечер, и справа красный закат
изливается кровью в темные волны. В сгустившемся мраке
не видно уже муравьев на посуде – словно бы даже они, нарисованные,
ушли таки в свой муравейник. А слева,
над изломанным горизонтом Внутренней гряды Крымских гор,
видны далекие алые всполохи, и вдруг чувствуешь себя – здесь, посредине –
маленьким и беззащитным.
Наверху, в ярких вспышках – развалины крепости.
То ли это Мангуп, то ли Тепе-Кермен, то ли и вовсе – Кирит-Унгол,
и ты зовешь – среди шорохов, шепотков и поскрипываний –
негромко и осторожно: "Смеагол? Ты где? Смеагол!"
Потому что и звать больше некого: лишь муравьи, пауки, шорохи и поскрипывания.

(Жаль, нет ни одного хоббита, чтоб как-нибудь скрасить сцену,
ни Эвелин Браклоу, чтоб рисовала нам тут муравьев-альбиносов,
ни мирмеколога, который расставил бы всё по местам.)

Хамдам Закиров
"Фантазия на тему черного и белого"
2016

Тітка Блаженна, тобто, тітка Беата,

до старості висохла, була сутула, потім - горбата,
потім - легка і прозора, як осінній листок і злива
листопадова у водостік її, бідолажну, змила
Тітка Ведмедиця, тобто, тітка Урсула,
в дитинстві впала, й тому теж була сутула.
А дядько Благословенний, Беня, а повністю - Бенедикт,
був малорухомий і виглядав, як релікт.
Дядько Беня сидів на стільці біля хати,
проживши життя, у Бога просив щось додати,
як товстий хлопчик - ще цукерку або пиріг,
і щедрій Бог католицький додавав йому, скільки міг.

Борис Херсонский
2016