Ножи Бодхисаттвы заточены впрок -

им нет объясненья.
Ножи Бодхисаттвы делают дело беззвучно, как снег.
Там, где был весенний рассвет,
- пыль запустенья.

Но голос продолждает ззвучать,
как будто бы мы еще здесь.

Нас не найти,
- не осталось даже сломанной ветки.
Нас никогда не найти
- отражение звезд на воде.

Указывали путь,
нас вел за руку ветер.
Но вот ветер стих,
и следов никто не сможет найти в темноте.

Есть имя, которого
не смеет коснуться дыханье.
Светлее, чем свет,
древней, чем начало начал.
Мы шли по последней черте,
за которой - молчанье.
Нас больше нет, но
имя продолжает звучать.

Борис Гребенщиков
"Ножи Бодхисаттвы"
из альбома "Время N"
2018

9 ноября 1911 года Нина Ивановна Петровская

уезжает в Италию. Ее провожают:
Ходасевич (трезвый), Брюсов (с коньяком),
сам коньяк – последний здесь навсегда, прощание тоже навсегда,
ноябрьский газово-голубоватый воздух,
паровозный пар, запахи привокзального буфета, скорого снега,
слова «бедная, бедная, бедная»,
никем не произнесенные вслух,
потому что и так все ясно, и уже все равно.

Так заканчивается путешествие Нины Ивановны Петровской
по ее личной внутренней московской Монголии и
наконец начинается настоящая жизнь,
непочтительная дорога в почтительное небытие:
эти клоповные гостиницы с номерами на пятом и шестом этаже,
черное платье, протертое и лоснящееся на локтях,
цветущие каштаны в Париже,
шитье мужского белья ночами напролет,
алкоголь, много алкоголя, спасибо тебе, алкоголь, за то, что ты есть,
за то, что есть хотя бы ты,
белый порошок забытья,
золотой порошок наступающего утра,
Рим ликующий, похожий на разломленную кукурузную лепешку,
попрошайка-Варшава, вальсировать в стоптанных ботинках,
Подайхристаради, как я тебя ненавижу, помню,
как хочу увидеть, как не хочу больше встретить тебя никогда,
и я пишу тебе, чтобы ты знал,
что ненавидеть тебя так же прекрасно, как и любить:
внутри становится горячо и багрово,
каждое письмо к тебе –
палец, истыканный ржавой булавкой,
нужно бы вымыть голову, выстирать бельё и чулки,
поесть, зачем поесть?, что такое – «есть»?,
засохший кусочек сыра, так и не заваренный чай, открытый газ,
спасибо тебе: за то, что ты был, спасибо тебе
за то, что меня наконец нет,
за то, что слов более не осталось, наконец все ясно,
поэтому уже все равно.

Февраль, похожий на влажную свежую гуашь на сухом языке,
на бедную фиалку в окне напротив.

Екатерина Симонова
2018

Третий раз тебе повторяю,

верни мне мать.
я вспорю твоё брюхо, напихаю камней и веток.

Рыба бьется, как рыба об лёд,
объясняет и так и этак,
но сдается и понимает, что проще дать.
Не отпустишь на волю старуху добром,
ну что ж —
брось под печь моё слово, спи себе на полатях.
Слышь, она придёт не одна, ты готов принять их?
Всех ли знаешь ты, недоумок, кого зовёшь?

Он врывается в избу,
рукавом утирая лоб,
вносит запах браги и пота -- дух человечий.
И швыряет в подпечье косточки щучьей речи,
щучью песню мычит в теплый зев,
свиристит в хайло.

К ночи печка проснётся, застонет и задрожит,
отзываясь на странный стрёкот в далекой чаще:
и родит их — в золе и глине, слепых, молчащих —
одного за одним, дымящихся, как коржи.

Завизжат невестки, братья выкатятся, бранясь.

Первой встанет она,
или некто в её обличьи,
вскинув тощие руки, вертя головой по-птичьи,
выдыхая с кошмарным хрипом мальков и грязь.
За спиной отец -- опалённая борода.
Следом старшие сёстры -- беззубы, простоволосы.
И десятки других: все, как он, черны и курносы,
держат копья, кирки и клещи, серпы и косы.
Ходят, шарят ладонями, трогают всё без спроса,
кружат, мнутся, зудят, как осы,
скрежещут “дай”.

Он влезает на печку, спасаясь, как от реки,
от кишащих внизу голов, и локтей, и пальцев.
Печь срывают с помоста под хохот "пора купаться"
и выплескивают во двор, как мосол с водицей,
выбив дому родному и рёбра, и позвонки.

Поднимают на плечи, покачивая, несут,
подминая случайно встреченных на дороге.
Все: поеденные чумой,
порубленные в овраге,
изведенные голодом,
смолотые в остроге,
отравившиеся полынью,
угодившие в полынью.
Дура, просто верни мне мать.

Все шагают к царю --
немного потолковать.

Дана Сидерос
2017

Песни нелюбимых,

Песни выброшенных прочь,
Похороненных без имени,
Замурованных в ночь,
Песни перечеркнутых,
Песни сброшенных на лед -
Песня больше не нужных
звучит здесь,
Не перестает.

У нас хорошая школа -
прикуривать от горящих змей,
Вырвать самому себе сердце,
Стать еще злей,
Держать голову под водой,
Не давать делать вдох,
Не обламывать лезвие
после удара, потому что с нами Бог.

Наступи на стакан, если он выпит.
Голову в петлю и с вещами на выход.
Господи, открой мне тайны бытия -
Посмотри мне в глаза
И скажи, что это воля Твоя.

Можно долго ждать солнце,
Глядя слепымы глазами в зенит.
У нас внутри был хрустальный колокольчик -
На него наступили, он больше не звенит.
Эта музыка старей, чем мир,
Она нелепа и смешна,
Но я буду танцевать под нее,
Даже если она не слышна.

Ласковой душе -
Железное платье.
Кровью на песке:
"Все люди братья".
Мне больше не нужны Твои
Тайны бытия -
Просто посмотри мне в глаза
И скажи, что это воля Твоя.

Борис Гребенщиков
"Песни нелюбимых"
из альбома "Время N"
2018

Дорога в будущее вымощена яхонтом,

И мы шагаем крестным ходом, все в белом.
Все было светло, но нас сорвало с якоря,
И нет гарантии, что кто-то уйдет целым.

Под каменным небом - железная земля.
С веселой песней легче сгинуть средь метели.
В книгах написано, что все было зря,
Но нет ни слова про то, что на самом деле:

Темный, как ночь,
темный, как ночь.
Мы шли к тому, кто светлей всех на свете,
А он --
Темный, как ночь.

Налиты кровью глаза.
Тяжелая свинцовая муть.
Они разбудили зверя -
Он кричит, он не может уснуть.

Душа на вынос - святое нараспашку,
На полной скорости не так больно.
Уговори меня, что все не так страшно,
Угомони меня - я не могу кричать больше.

Темный, как ночь,
темный, как ночь.
Мы шли к тому, кто светлей всех на свете,
А он --
Темный, как ночь.
темный, как ночь.
Мы шли к тому, кто светлей всех на свете,
А он --
Темный, как ночь.

Борис Гребенщиков
"Темный, как ночь"
из альбома "Время N"
2018